Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

из маленьких деревень, которым не хватало опыта жизни в большом городе, который был у нее, так как она выросла во Фрунзе[750].

Мигранты говорили о связях между земляками в общежитиях как о факторе, который обеспечивал им комфорт, дружеское плечо и чувство безопасности в стремлении расширить сеть знакомств. Оджагов ценил, что его земляки – из лучших русских школ Баку – сопровождали его на ежемесячные обеды в дипломатическом представительстве Азербайджанской ССР в Москве. Он застенчиво признал, что эти мероприятия предназначались для тех, кто был связан с коммунистическим руководством. Алекс Коберидзе ходил на более обыденные встречи кавказцев и азербайджанцев, которые регулярно проходили в гостинице «Октябрьская», и приводил с собой несколько приятелей по общежитию. Эти люди были основным кругом его общения[751]. Алиева, как и большинство мигрантов, вспоминала о «земляках», которых можно было найти в многонациональных студенческих сообществах. Она рассказывала, как подружилась с русскими, корейцами, эстонцами и узбеками во время «загородных поездок на картошку» (для сбора урожая), организованных ее преподавателями. В конце концов Алиева дистанцировалась от своего землячества: «Все много пили, а кыргызские ребята постоянно заигрывали со мной. Они провожали меня до моего общежития, но я не хотела иметь с ними ничего общего»[752].

Этнические связи не гарантировали прочных взаимных уз. Казахское землячество в общежитии Московского государственного университета не приняло Искакову из-за того, что она выросла в Кыргызстане. Разочарованная этим опытом, она искала других советских и восточноевропейских студентов со схожими интересами, а также своих «односельчан» кыргызов. Хамагова, которая всегда считала бурятов самыми близкими людьми, вспоминала собственное удивление, когда в молодости впервые поняла, что этнические связи – не то, чем они кажутся. Земляк в ее первом общежитии рассказал ей, что есть две субэтнические группы: западные буряты, занимавшие высокие посты в правительстве и коммунистической партии, и восточные буряты, чьи социальные горизонты ограничивались сферами науки, образования и искусства. Земляки, по мнению Хамаговой, могут быть палкой о двух концах. Каждая группа, которая укрепляла связь с домом и давала ощущение комфорта в крупных русских городах, была создана аутсайдерами. Региональных и субэтнических различий было предостаточно: она вспомнила, как ее соседки из Дагестана пренебрежительно отзывались об этническом происхождении друг друга, говоря: «Она хитрая, потому что она лезгинка» или «Она такая же тупая, как все лакцы»[753]. Такая мелочность облегчила ей уход из университетского общежития, и она переехала в коммуналку – заботиться о своей тете. Земляки предоставляли первое психологическое пристанище почти для всех мигрантов, но дальнейшие отношения с ними развивались в зависимости от индивидуального опыта интеграции в Ленинграде и Москве.

В общежитиях для лимитчиков от конкретных предприятий не было достаточного количества проживающих, которое позволило бы формировать этнические сообщества среди выходцев с Кавказа, востока России и из Средней Азии. Приезжим чужакам нужно было пробиваться в разные социальные круги, находя первые круги «своих». Толкунбек Кудубаев в общежитии для работников Московского метрополитена в середине 1980-х гг. чувствовал межнациональную солидарность, подобную той, которую описывала Хамагова в рассказе о первом месте жительства в Ленинграде. Хорошее знание русского языка – обычное для студентов вузов, но не для строителей, обслуживающего персонала и других рабочих-лимитчиков – стало критически важным для включения в новые сообщества кавказцев и среднеазиатов. Кудубаев объяснил решимость выучить русский язык во время службы в армии необходимостью общаться и поддерживать дружеские отношения со своими товарищами по работе и общежитию. Общие интересы, а также совпадение характеров определяли связи лимитчики в общежитиях, жильцы которых стремились создавать свои «землячества». Кудубаев рассказывал: «Я тусовался со своей бригадой. Она была многонациональной: бригадир у нас украинец, а рабочие молдаване, татары, русские, кыргызы. [Мы] отмечали дни рождения <…> [и] ходили в театры и музеи»[754]. Его окружение продолжало групповые походы в культурные учреждения без всякого воспитателя. Эмили Эллиотт обнаружила, что с конца 1970-х гг., когда государственные органы и руководство общежитий занимались прежде всего охраной общественного порядка – предупреждением и наказанием пьянства, хулиганства и других беспорядков, а не культурным развитием граждан, практика организации посещений культурных мероприятий прекратилась[755]. На фоне такого некультурного поведения, якобы обычно практикуемого приехавшими из деревень русскими, друзья Кудубаева поощряли друг друга вести себя так, чтобы получить хорошие рекомендации для постоянного трудоустройства: быть пунктуальными и трезвыми на работе, выполнять приказы и возвращаться в общежития к 22:00. Стремление мигрантов добиться успеха формировало и их связи друг с другом, и поведение каждого. Лимитчики, как и студенты, тщательно обдумывали соединенные между собой личные и профессиональные связи, чтобы те в будущем могли помочь им добиться поставленных целей.

Майя Асинадзе подчеркивала личную и эмоциональную сторону связей с близкими людьми, которые поддерживали в достижении не слишком легкой цели – добиться успеха в самом сердце СССР. Она вспоминала тяжелые условия в московской коммуналке, где она жила со своим «ангелом-хранителем» Людмилой до середины 1980-х гг. Но жизненные трудности, как и теснота, имели свои преимущества:

В Москве у нас не было горячей воды. Условия были не очень. Нам было тесно, но [мои товарищи по коммуналке] были добродушными. Ты всегда знаешь, что тебя ждут дома и откроют тебе дверь, когда ты придешь. Это было тепло, настоящее тепло, которое покрывало все остальное. Когда я возвращалась домой после учебы, они спрашивали меня, как прошел день. Сегодня всем было бы наплевать. Сейчас соседи по комнате не будут садиться рядом и расспрашивать тебя о твоих проблемах. Я рассказывала [соседям по квартире], что не сдала экзамены, и они меня утешали и подбадривали. Они говорили мне, что я сдам в следующий раз[756].

Теплота, доброта и дружба – вот ключевые аспекты «советской мечты». Взаимопонимание и взаимная привязанность смягчали необузданный индивидуализм борьбы за успех и процветание, что было характерно, как им тогда казалось, для Запада, а сейчас проявлялось и в постсоветском мире. Пример Людмилы демонстрирует усилия нового круга друзей не только интегрировать Асинадзе в Москву, но и включить черты ее грузинской идентичности в жизнь «столицы для всех». Прошли годы после того, как по приезде Асинадзе удивлялась тому, что никто в Москве не носит черную одежду после смерти друзей или родственников, и вот Людмила поехала вместе с ней в Грузию – на похороны ее отца.[757].

Она пришла и была одета в черное, с черным платком на голове. Мои соотечественники были удивлены, но в хорошем смысле. Это был большой знак уважения. Когда мы вернулись в Москву, она продолжала