Мильтон в Америке - Питер Акройд

Мильтону, стоявшему поодаль в фургоне, казалось, что весь воздух наполнен криками и огнем. Повсюду царили хаос, тьма и смерть. Но вскоре начал вырисовываться некий порядок. Тыл новоанглийской армии оставался незащищенным, и Кемпис внезапно приказал своей коннице атаковать с тыла и прорвать соединение. Маневр этот повлек гибель немалого числа лошадей; смешавшись в груду оружия и человеческих тел, солдаты тоже гибли и получали увечья. Войско Мэри-Маунт в самом деле прорвало фалангу, но Мильтон предвидел эту стратегию; по приказу командиров, солдаты Новой Англии разбились на мелкие квадраты и двинулись в атаку. Полки из Линна и Нью-Плимута были брошены на индейцев, которые сражались на левом фланге армии Кемписа, в то время как бостонцы получили приказ скакать туда, где стоял сам Кемпис. Они бешено бросились на него, сыпля бранью, и Мильтон ясно это слышал. «Ну вот, — сказал он. — Время настало».

Он высоко поднял руку и замахал белым платком. Войско ждало этого сигнала; солдаты прикатили пушки, подожгли запал и выстрелили. Дым и грохот напугали индейских воинов, которые были, на самом деле, главной мишенью; часть из них разнесло в клочки при первой атаке, остальные ринулись назад, под защиту реки и леса. Бостонцы, преследовавшие Кемписа, продолжали стрелять. Он был ранен в ногу и, истекая кровью, сполз с седла; путь его лошади отметили кровавые лужи. Потом лошадь была застрелена, и он свалился на землю, но чрезвычайным усилием воли поднялся, потрясая шпагой и мушкетом. Он бешено набросился на всадников, которые его окружили, но, несколько раз пронзенный кинжалом, снова упал на землю. Гусперо сражался поблизости и, увидев его бедственное положение, с воплем бросился на помощь. Один из солдат выстрелил и ранил Гусперо в плечо, но тот продолжал скакать, сжимая обнаженную шпагу в другой руке. Его ярость и мужество заставили неприятеля дрогнуть; тем временем еще четверо солдат из Мэри - Маунт заметили, что происходит; вместе они отогнали противников, а Гусперо поднял Кемписа на свою лошадь. Вскоре распространилась весть, что Кемпис мертв, хотя сражение не закончено, и Мильтон захлопал в ладоши.

— Скажите мне, что они взывают к Пресвятой Деве в горестной молитве.

— Так оно и есть, сэр. Но многие убиты.

— Наполните их телами большой ров. Это будет сладостное жертвоприношение.

Морероду Джервису уже рассказали, что у одного из павших бойцов Мэри-Маунт обнаружили на шее кожаный кошелек. Солдаты думали найти в нем драгоценности, но, когда кошелек сорвали с мертвого тела и открыли, там оказались печатные индульгенции. Услышав об этом от Морерода, Мильтон во весь голос рассмеялся.

— Искромсайте их в куски, мистер Джервис. Иного обращения они не заслуживают.

Солдаты из Новой Англии предприняли вторую согласованную атаку, но, поскольку Кемписа уже не было, большая часть полков Мэри-Маунт потеряла, по-видимому, желание сражаться. Братья обратили их в бегство, и в первую очередь стали преследовать остатки индейского войска, сжигая и кроша тела павших. Битва выродилась в мелкие стычки; часть бойцов Мэри-Маунт еще сопротивлялась, другая бежала в леса и болота. Солдаты Новой Англии не стали их преследовать, поскольку хорошо знали, что там можно попасть в засаду; они повернули назад и неспешно двинулись через поле битвы меж телами раненых и умирающих. Индейцев они добивали шпагами или выстрелами, но раны англичан из Мэри-Маунт перевязывали три цирюльника-хирурга. Сам Мильтон ликовал. «Они повержены! — кричал он. — Они все повержены!»

Скорбящие соратники унесли Ралфа Кемписа в чащу леса, в тайный лагерь, устроенный индейцами. Тело покоилось на носилках из медвежьей шкуры и было покрыто оленьими шкурами и корой; плачу и причитаниям не было конца. Гусперо, раненного пулей в левое плечо, поддерживали два молодых индейца; его качало из стороны в сторону, а временами он лишался чувств у них на руках.

Так отступали с поля битвы воины Мэри - Маунт.

Кэтрин ожидала мужа вместе с другими женами и детьми. Они слышали шум битвы, выстрелы и крики, но никто из них не проронил ни звука. Они просто обменивались взглядами и успокаивали детей. Но как только Кэтрин увидела, что несут Гусперо, она громко вскрикнула и бросилась к нему. Он молчал и, казалось, не узнавал ее.

Тело Ралфа Кемписа со всей торжественностью уложили на коврик, сотканный из зеленых и пурпурных нитей. Виргинские индейцы, знакомые с ним уже много лет, пожелали похоронить его как своих вероанов, то есть великих повелителей, но оставшийся в живых священник-иезуит (его сотоварищ был убит на поле брани) настоял на том, чтобы погребение прошло по католическому обряду. Под сенью деревьев была отслужена заупокойная месса с участием (в качестве алтарных служителей) уцелевших солдат, из которых не все успели сменить военную экипировку. Индейцы сидели на земле и горестно причитали; они взяли блюдо, с которого Кемпис ел в последний раз, и шкуру, которой он накрывался ночью, и повесили на дерево вблизи места, выбранного для могилы. Когда тело опустили в землю, они снова подняли громкий плач, не смолкавший до темноты.

Гусперо слушал их, лежа в лихорадке. Его поместили в небольшой шалаш из оленьих шкур и сучьев, где Кэтрин сидела с ним рядом весь день и всю ночь. Рана была глубокой и, несмотря на усилия двух знахарей, не затягивалась; есть люди, сказал окружающим один из них на своем родном языке, которые обречены умереть. Кэтрин не поняла его речь, но распознала одно знакомое слово — чачевуннеа, что означало «умирающий». Гусперо начал вслух бредить. «Не осталось хоть крошечки? — шептал он. — Хотя бы чуточки этого сыра, добрый сэр?» Дальше он сказал, что бродит по широким улицам среди светлых зданий, досягающих до самых небес. «Бедный я бедный». Кэтрин сидела рядом, обмахивая мужа веером из листьев и время от времени поднося к его губам чашку с водой; она пыталась облегчить ему его странствования, но знала, что он ушел слишком далеко и не отзовется на ее оклик. Он умер на следующее утро. Она ненадолго уснула у его носилок, но ее разбудил знахарь, который указал на него и мягко произнес — мичемесхави. Он ушел навсегда.

Настало время праздника. Праздника снов. Где мое место на этом пиршестве, мистер Лашер? Здесь, сэр, среди индейских мужчин. Женщин посадят напротив, не так ли? В промежутке помещены котлы с рыбой и тарелки с ягодами. Кукуруза и бобы. Рыбное и мясное пюре. Этот напиток, сэр, называется искуоут. Дистиллированный спирт на травах. Очень крепкий. И очень ароматный, мистер Лашер. Вкусный — совсем не похож на наши крепкие напитки. Я выпил и попросил еще. Мою чашку наполняют снова и снова. Я весел, госпожа, ведь я прозрел.

Упал на пол. Как же так? Поднимаюсь на ноги, опять сажусь и выпиваю остатки из своей чашки. Восхитительно. Ну, госпожа, вы улыбаетесь? На голове у нее красная шапка, передник из оленьей шкуры не скрывает пупа. Голые груди. Блестящие и нежные. Твое дыхание пьянит, дорогая. Словно все ароматы Аравии. Какие блестящие волосы. Ты прикрываешь ладошкой свою задорную улыбку, да? Я смеюсь. О прекрасный изъян природы, можно я подсяду к тебе? Не разрешишь ли побеседовать с тобой о Песни песней Соломона? Ну вот. Все, что мне нужно, это утвердиться понадежней. Где моя чашка со сладкой водой? Принесите мою сладкую воду. Ты больше походишь на богиню, чем на смертную. Одна из девственных королев, без сомнения. Можно склонить голову к твоему плечу? На миг, не больше. Какие белые зубки. Готов поспорить, колдунья, ты завлекла в свои сети немало сердец. Можно погладить твою ножку? Как ты пуглива.