Вдруг охотник выбегает - Юлия Яковлева

Нефедов кивнул.

Но Зайцев и сам не чувствовал, что ответил убедительно.

Сколько раз бывало, что находили не то, что искали. Искали исчезнувшего мужа, в итоге раскрыли растрату в банке. Искали, кто пришил проститутку, а в итоге накрыли кокаиновый притон. Сейчас у него было похожее чувство. Но только какая связь между убитыми? И при чем здесь картины?

Сейчас перед Зайцевым была груда сведений.

И пусть, решил он. Надо дать ей вырасти еще больше. Пусть все летит туда: улики, странные случаи, разрозненные факты, пестрый жизненный сор, непримечательные и неважные сведения, мелочи, чепуха. Пусть груда растет и растет. Достигнет критической массы – и тогда сама сорвется вниз. Как лавина по склону. Понесется, сметая все ложные версии: к единственному, потому что верному решению.

– А сардельки – ничего, – жуя, поднял он кусок на вилке и подбородком кивнул Нефедову.

На самом деле он и в двух-то этих направлениях не был уверен.

Возможно, картины действительно были всего лишь дымовой завесой, которой преступник думал вызвать отвращение, напугать, сбить с толку – и отвлечь от того, что на самом деле связывало всех убитых. То есть в конечном счете могло привести к убийце. И рыть следовало только здесь.

Возможно, сами картины валялись в ящиках на складе музея. Зайцев уже знал, что такие большие машины, как театр или вот музей, намного больше того, что видно простой публике. Есть у них и кулисы, и машинные отделения, и склады, и мастерские – и живет это все двадцать четыре часа в сутки, а не только когда внутрь пускают по билетам. И загадки поэтому никакой нет.

А возможно, по делу о групповом убийстве на Елагином острове уже давно нашли улики, которые объяснили бы ему все. Недаром же там уже почти полгода работал, не сбавляя оборотов, усиленный состав.

Так размышлял Зайцев, пялясь на белый лист, торчавший из машинки.

Все возможно.

В его небольшом личном кодексе было совсем немного правил. И одно из них гласило: если тебя что-то тревожит, то так оно, скорее всего, и есть.

Зайцев надул щеки, выпустил воздух, выдернул лист с незаконченным протоколом. Быстро вставил чистый и затрещал по клавишам: буквы посыпались в ряд.

Потом он долго и кропотливо, мелкими точными движениями водил лезвием по куску резины, то и дело сверяясь с оттиском на документе. В другой папке без труда нашел подпись Коптельцева. Сперва обвел ее карандашом, так что продавил по листу. Дело это все равно шло в архив. Перевел оттиск на нужное место. Обвел пером в одно касание. Проверил результат.

Дал высохнуть. На миг его кольнула совесть. В принципе, лично ему Нефедов еще не сделал ничего плохого. «Пока еще», – перебил голос совести другой голос, более циничный. Да, риск был. И за такое Нефедова вполне могли не то что перевести в отдаленный северный гарнизон, охранником каким-нибудь, а вообще под трибунал отдать. Но так, может, оно и к лучшему; иначе от Нефедова, от его внимательных совиных глазок они все равно никогда не избавятся… Голос совести опять окреп – опять напомнил: лично ему Нефедов ничего не сделал плохого, а ведь если хотел бы – давно уже сделал бы. «Ничего, если что, так отмажут тебя как-нибудь дружки твои гэпэушные», – быстро заткнул голос совести Зайцев.

Перегнул листок пополам.

С папками под мышкой быстро сбежал по ступенькам в подвал, в архив. Здесь всегда горела тусклая желтая лампочка. Лохматая голова Нефедова вынырнула из-за стойки.

Зайцев уже открыл рот, как услышал чьи-то шаги. Кто-то шел сюда.

– Нефедов, ты, наверное, давно уже не различаешь, где ночь, а где день, без окон-то? – произнес он безразлично.

– Никак нет, товарищ Зайцев, – невпопад ответил Нефедов.

– Ну и молодец, – обрадовался Зайцев. Подмигнул. Шлепнул папки на стойку и вышел.

Нефедов поднял папки. Перенес на стол.

– Эй, там есть кто живой. Улики принимай, – услышал он голос со стойки: нетерпеливая ладонь пару раз ударила по кнопке звонка.

– Бегу, – угрюмо ответил Нефедов.

Потом он вернулся к столу, сдвинул папки в сторону: успеет еще зарегистрировать. Развернул листок, оставленный Зайцевым, и внимательно изучил написанное.

Ленинградские бандиты – люди нехитрые. Ленинградские следователи потому тоже не мудрили. Особо важные дела Коптельцев убирал в сейф. А вот за ключом следил не слишком.

Зайцев, во всяком случае, на это надеялся.

Коптельцев уже уходил. Стоял, облокотившись на стойку дежурного, чуть выпятив зад, расписывался в журнале. Лестница влажно блестела: было так поздно, что и вечерняя уборщица уже закончила работу.

Зайцев полетел через последние ступени.

Перо царапнуло бумагу, а сам Коптельцев вынужден был обеими руками уцепиться за стойку. И упал бы, если бы Зайцев сам не схватил его в объятия. Начальник был увесистым.

– Зайцев! Пьяный, что ли?

Зайцев выпустил его из объятий, чувствуя, что потянул мышцу. Коптельцев оказался увесистее, чем он рассчитывал.

– Епт. Чуть башку не расколотил тут.

Коптельцев одернул френч, оправился.

– Совсем уже не смотришь, куда прешь?

– Об какую это я хреновину перецепился? – Зайцев изобразил, что растерянно шарит взглядом у себя под ногами. А тем временем незаметно перевел ключ, добытый из кармана Коптельцева, себе в карман. Дежурный из-за стойки привстал, вытягивая шею:

– Уборщица, может, опять тряпку бросила? Бывает.

– Вы лампочку тут посильнее вкрутить не можете? В потемках скачем, – раздраженно перебил его Зайцев.

– Ты смотри, срач какой в журнале теперь, – пихнул толстую бухгалтерскую тетрадь Коптельцев.

– А мы промокашечкой сперва, – засуетился дежурный.

– Давай, Зайцев. До завтра, – буркнул, успокаиваясь, Коптельцев. И схватился за ручку двери.

– До завтра! – уже в спину сказал ему Зайцев. Похлопал себя по карманам. И негромко, но внятно произнес в сторону дежурного:

– Кепка наверху осталась.

– Ага, еще вдруг лысину застудишь, – согласился дежурный, страшно довольный своей шуткой.

Зайцев прыжками, сильно ухватываясь за перила, побежал наверх.

В кабинете Коптельцева глаза быстро привыкли к полумраку. Ночной простор над Фонтанкой казался светлым в больших окнах.

Руки двигались быстро и четко. Дыхание замедлилось, как во сне. При этом где-то на заднем крае сознания Зайцев продолжал развертывать параллельную цепочку событий: вот он идет к себе, вот отпирает опять – нельзя потратить в кабинете Коптельцева больше времени, чем на кепку; у дежурных бессознательное чувство времени и такая же бессознательно цепкая память на тех, кто входит и выходит, особенно в неурочный час. Призрачный, параллельный Зайцев стал бестолково искать кепку в своем кабинете.