Вдруг охотник выбегает - Юлия Яковлева

– Я не лучше, – согласился Зайцев. – Мне на улице как-то позабыли объяснить, кто такой Рембрандт. Или Веронезе, допустим. Но, знаешь ли, в Ленинграде полно ценителей, которые за такую картиночку с радостью отвалят какому-нибудь Простаку деньги. Этот Простак, может, вроде нас с тобой: серость. Он, может, и сам своей репой не соображает, какие сокровища государственные разбазаривает. А если соображает, то тем хуже для него.

– Я только не пойму. Мы знаем: Баранова купила статуэтки. Фокин этот, может, купил монету – чтобы зуб золотой себе вставить. Другая баба, ну что она притаранить могла, скатерть? Короче, их-то за что укокошили?

– Не факт, Нефедов, что между ними и всей этой лавочкой вообще какая-то связь. Но если ты, допустим, расследуешь убийство гражданином Икс своей жены и по ходу выяснишь, что Икс еще и деньги у себя на службе растратил, чтобы любовницу в Сочи свозить, неужели ты о растрате в соответствующий отдел уголовного розыска не сообщишь?

– Чо? – только и спросил Нефедов.

– Ладно, жуй. И главное, носки свои поганые здесь не забудь, уходя.

– Носки уже на мне, – простодушно успокоил его Нефедов.

– Вот счастье.

Нефедов потопал на почтамт, находившийся сравнительно недалеко от зайцевского дома. А Зайцев отправился на Гороховую.

Ему уже насыпали рутинных заданий. Он сдвинул все в сторону. Подтащил к себе телефон. Да так и остался сидеть. Думать. Что, собственно, он хочет спросить у Кишкина?

Перед ним лежала составленная ночью шпаргалка. Прямоугольник с фамилией товарища Простака ощетинился стрелками: еще фамилии, которыми были подписаны документы. Штампы московской конторы «Антиквариата». Значит, и товарищи московские. Стрелки указывали выше, в столицу.

Зайцев решился. Подвинул телефон.

Соединили его на удивление быстро.

– Здорово, Вася. Ну чего, билет в Москву уже взял? – радостно зарокотал в трубке Кишкин.

– Ага. Почти. Слушай, будь другом. Мне тут надо товарищей московских пробить одних: кто такие, что за птицы и так далее. А главное, мне интересно, в каком они свойстве-знакомстве с неким Простаком.

– Чего?

– Фамилия такая.

– Господи.

– Ну да.

– Кликуха, что ли?

– Партийная разве что.

– Что, партийный начальник какой?

– Вроде. По торговой линии. Может, ты в курсе?

– Я, конечно, не в курсе. Ну валяй, записываю.

– Кишкин, ты человек! Ты…

– Да пошел ты. Я уже понял, что пока ты из своего говна там не выпутаешься, сюда носа не покажешь.

– Я правда… Я только это дело закрою – и все. Полечу к тебе на крыльях любви.

– Пошел ты. Пишу.

Зайцев начал диктовать.

Нефедову раньше не приходилось бывать на Почтамте – в главном здании городской почты, да что там, всей Российской империи, когда еще была империя. И теперь он с интересом оглядел громадный зал с гулкой плиткой и стеклянной высокой крышей. Огромный, как раз, чтобы просторно было почтовым каретам вместе с их лошадиными силами.

– Гражданин, вы телеграмму отправить? – к нему уже шла женщина в форменной куртке. Зевак здесь, по-видимому, не любили.

– Мне насчет бандероли.

– По губернии? По городу? По Союзу?

– По городу.

– Шестое окно.

Нефедов снял кепку, чтобы придать себе более мирный вид. Но потом передумал, надел.

Сунулся в окно. По ту сторону, на столе в котелке плавилась коричневато-красная пахучая жижа, в ней стоймя стояла палочка. Лысоватый человек в черных нарукавниках протянул к окошку руку:

– Отправление.

– Чего?

– Давайте сюда, что вы там отправляете.

Нефедов сунул ему удостоверение.

Человечек надел очки. Внимательно изучил. Посмотрел на физиономию Нефедова в окошке, на фотографию.

– Даша! – крикнул он в глубину, где виднелись тугие холщовые мешки. – Даша, я так и знал, что та бандероль в уголовный розыск была неспроста. Иди теперь разбирайся с товарищем. Пожалуйста, – заключил он торжествующим тоном человека, чьи худшие ожидания, как всегда, оправдались. А Нефедов порадовался, что никому тут, по-видимому, не придется освежать память.

Даша оказалась тощей воблообразной женщиной с седой косицей, уложенной веночком, и пронзительно-алыми губами, которые она тут же сложила бантиком, заметив Нефедова.

– Это вы милиционер? – слегка разочарованно спросила она. Бог весть что она себе воображала. – Да вы пройдите сюда, не стесняйтесь, – громко пригласила вобла и отперла дверцу. – Идите же. А то очередь создаете.

В окошко, точно, уже совалась тетка в беретике. Протягивала опрятный сверточек. Мужчина в нарукавниках бросил его на весы. Строго распорядился, показывая карандашом на бандероли:

– Адрес отправителя укажите. Без этого не приму.

Тетка быстро нацарапала карандашом требуемое. Тот помешал палочкой в кастрюльке, испускавшей резкий, но приятный запах. Ляпнул палочкой коричневатые кляксы на швы свертку. Оттиснул печати.

– Вы что, товарищ, уснули там? – позвала вобла. Нефедов с сожалением отвернулся: запах сургуча нравился ему. Вынул блокнот и карандаш.

– Вы, гражданочка, назовитесь сначала.

– Панкратова меня зовут. Дарья Алексеевна, – а сама уже нырнула глазами в блокнот, проверила, что он там пишет. Нефедов повернул его так, чтобы заглянуть было нельзя.

– Дарья Алексеевна, значит, бандероль у вас была подозрительная, верно я понял?

– Да что вы! Никакая не подозрительная. Обычная. Просто смотрим: уголовный розыск. Неприятно как-то. И Степан Федорович, вон он там сидит. Он, значит, такой сразу: откройте, покажите. Может, там голова отрубленная. Ну не голова, конечно, в конверте-то. Но нож? Или там кровавое что-то.

Дарья Алексеевна, видимо, отдала дань книжицам о приключениях Пинкертона.

– А там?

– Бумажки, документы, – пожала она костлявым плечом.

Похоже, и правда тот самый конверт, что получил Зайцев.

– Только как это у вас, товарищ почтработник, бандероль без обратного адреса ушла? Насколько я понимаю, принимать бандероль без адреса отправителя вы не должны.

– Что? – И заорала пронзительно: – Степан Федорыч! Степан Федорыч, пойди сюда на минутку!

Мужчина в нарукавниках подошел.

– Вот, товарищ из милиции располагает инсинуациями.

И сделала приглашающий жест: мол, полюбуйтесь.

– Какими инсинуациями? – поправил он очки, словно повнимательнее приглядываясь к Нефедову.