Карусели над городом - Юрий Геннадьевич Томин

Нет, все равно костюм не отстирать. Алексей Палыч, а этот, парикмахер, он и за нами следил. Мне Серый сказал. Он его видел возле лагеря.

— Совершенно непонятно, — сказал Алексей Палыч. — Чего старик добивается? Может быть, попробовать с ним поговорить?

Алексей Палыч еще не знал, что поговорит с парикмахером гораздо раньше, чем ему бы хотелось.

Возле канцелярии ребят уже не было. Лишь одинокая девочка в спортивном костюме маячила неподалеку. Она помахала рукой в сторону всех троих — Алексея Палыча, Бориса и Феликса, вышедших из канцелярии.

Но подошел к ней один Феликс.

— Вас оставили? — спросила Тома.

— Оставят, если скажем, что будто спасали туриста.

— Ну и скажите.

— Тома, — сказал Феликс, — ты ведь не знаешь, мы никого не спасали.

— Ну и что? Соврешь чуть-чуть, зато останешься на целый месяц.

— Ты хочешь, чтобы я говорил неправду?

— Хочу.

— Ты шутишь? — спросил Феликс.

Тома нахмурилась.

— Если вас выгонят, мы больше не увидимся. Через месяц мы с Ирой уезжаем в Москву на соревнования. Потом вернемся в город… Ты что, ничего не понимаешь?

От канцелярии посигналила подъехавшая машина. Феликса позвали.

— Куда ты уезжаешь? — спросила Тома.

— В баню, — честно ответил Феликс.

Тома резко повернулась и, не оглядываясь, пошла к столовой. Она не знала, что в здешнем душе краска не отмывается, и приняла слова Феликса за дурацкую и совершенно неуместную сейчас шутку.

Высадив Бориса неподалеку от дома, Алексей Палыч попросил шофера отвезти их с Феликсом на Старый Разъезд. Еще по дороге Алексей Палыч понял, как изменился и повзрослел Феликс. Он рассказал и про Вен-Вена, и про девочек, и про тренировки. Лишь когда Феликс пытался рассказать о путешествии к речке, учитель показал ему, что нужно молчать.

Алексей Палыч еще не решил, как поступить, и боялся, что услышит шофер.

А шофер весело поглядывал через плечо. О причине синевы мальчика он догадывался, но ему непонятно было, почему мальчик называет учителя «Палыч» и на «ты».

В бане Алексей Палыч взял отдельный номер с ванной. Но и тут не удалось уклониться от любопытства дежурной. Она мельком взглянула на Феликса и без труда поставила точный диагноз:

— Никак в Кулемку ввалился?

— Ввалился, — кратко ответил Алексей Палыч.

— Это, значит, сегодня у нас воскресенье… Ну, эту еще отмыть можно разов с пяти. Синяя, она еще ничего, сносная. Вот которые на неделе вваливаются, с теми хуже. Этих хоть в щелоке вари — не отмывается. Я тебе, хочешь, мыла дам? Такое у меня мыло есть, «черное», оно для собак употребляется. Вот оно с трех разов отмывает.

— Буду очень благодарен, — сказал Алексей Палыч и попытался было сунуть дежурной рубль, но рука его была отведена спокойно и с достоинством. В отличие от больших городов, в Кулеминске и его окрестностях еще не привыкли брать деньги за помощь.

Дежурная оказалась права: после третьей перемены воды Феликс принял вполне сносный вид. Запарившийся Алексей Палыч ополоснул его, велел одеваться, а сам вышел на свежий воздух.

Становилось прохладно. Небеса над головой начали синеть. Оценит ли кто-нибудь в этих небесах хлопоты Алексея Палыча, отплатит ли чем-то за это? Забегая вперед, следует сказать, что и оценят и отплатят. Но — по своему, по небесному разумению.

Возвращались в Кулеминск электричкой.

Выбора у Алексея Палыча не было, и он повел Феликса в тот же подвал.

Между тем, пока происходили все эти события, Август Янович отрабатывал свою смену в парикмахерской. Его постоянные клиенты отмечали, что был он в этот день неразговорчив, даже как будто сердит.

Губы Августа Яновича беспрестанно шевелились, словно он что-то жевал или разговаривал сам с собой.

После смены Август Янович не пошел домой, а направился прямо к Алексею Палычу.

Того не оказалось дома. Парикмахер, похрустывая коленками, принялся курсировать между домом и школой. Неподалеку от школы он и встретил Алексея Палыча с Феликсом.

— Алексей Палыч, — сказал парикмахер, — очень хорошо, что я вас встретил. Я вас, можно сказать, даже искал. Я все знаю.

Только парикмахера еще не хватало сегодня Алексею Палычу! Обычно спокойный, Алексей Палыч сразу же почувствовал раздражение.

Поначалу он сдержал себя лишь потому, что знал о болтливости парикмахера и боялся огласки.

— Что же вы знаете, Август Янович?

— Все. Джинсовый костюм, кеды, путевка в спортлагерь; жена ваша ничего не знает об этом мальчике.

Алексей Палыч машинально отметил наиболее слабое место в заявлении парикмахера и уцепился за него.

— Какое вам дело до моей жены?

— До жены — никакого. Меня интересует, кто этот мальчик.

— Август Янович, — сдерживаясь, сказал Алексей Палыч, — давайте говорить спокойно. Я никогда не вмешивался в ваши дела. Почему вы должны вмешиваться в мои? Почему я не имею права гулять со своим воспитанником?

Алексей Палыч инстинктивно применил тот же метод обороны, что и с Анной Максимовной: на вопрос он отвечал вопросом. Но парикмахер был хоть и самодеятельным, но все же следователем, он сразу брал быка за рога.

— Я вас очень уважаю, Алексей Палыч, — сказал парикмахер, — но этот мальчик не ваш воспитанник. Он вообще не из нашего города. Я хочу знать: кто этот мальчик?

Последнюю фразу Алексей Палыч умышленно пропустил мимо ушей и прицепился к предпоследней:

— Вы еще скажите, что он не с нашей планеты!

— Этого я не скажу, я еще не сумасшедший. Вы мне ответьте на один вопрос: кто этот мальчик? И я уйду.

— Я ведь тоже могу задавать вопросы, — с раздражением сказал Алексей Палыч. — Но я не понимаю, с какой стати вы ко мне привязались.

— Бросьте, Алексей Палыч, — по-дружески сказал парикмахер, — вы все понимаете. Сам факт, что вы не посылаете меня к черту, а разговариваете со мной, говорит о многом. Неужели так трудно ответить на простой вопрос?

Против этого возразить было трудно. Если бы рядом не было Феликса, то, может быть, Алексей Палыч как-нибудь и выкрутился. Но Феликс стоял рядом с ним, внимательно следил за разговором и не понимал, почему старик пристает к Алексею Палычу и почему тот не может ответить.

— Может быть, я так и поступлю, — сказал Алексей Палыч. — Может быть, я вас и пошлю. Кажется, это единственный способ закончить наш разговор.

Чем больше сердился Алексей Палыч, тем спокойней становился Август