Храню тебя в сердце моем - Фиона Макинтош

Ее мысли вернулись к тому утру, к последнему поцелую, после которого она потеряла его из виду, когда он повернул за угол и ушел из ее жизни.

– Тебе что-нибудь принести? – Мадлен прервала ее мысли.

Иди покачала головой, улыбнувшись подруге как можно бодрее, но она знала, что улыбка вышла грустной.

– Я пыталась вспомнить наше последнее утро вместе. Но я уже сто раз его вспоминала, чтобы найти признаки приближающегося несчастья. Не было ничего похожего, Мадлен. Ничего, что свидетельствовало бы о том, что что-то не так.

– Я знаю, дорогая.

Иди осторожно посмотрела на нее, словно извиняясь.

– Слушай, Иден. Мне пришла в голову одна мысль. Поехали в Париж.

– Что? – Иди с недоумением посмотрела на подругу, стараясь отыскать на ее лице признаки того, что это предложение было шуткой.

– Париж поможет исцелить тебя, дорогая, – сказала Мадлен. – У меня есть план. Я знаю, что ты не поедешь в грандиозный тур или что-то подобное, но я говорю о короткой поездке на несколько дней. Я слышала, что вы, англичане, считаете, что перемены так же полезны, как отдых, и я тоже в это верю. Мне кажется, что, если ты на какое-то время сменишь обстановку, это поможет тебе разобраться, что делать дальше.

– Мадлен, это не пройдет по щелчку пальцев или в поездке через Ла-Манш. Я страдаю… ужасно. Бывают моменты, когда я просто не хочу просыпаться и жить еще один день. Если бы не он… – Она ласково посмотрела на ребенка, поглаживая пушистые темные волосы.

Подруга предостерегающе посмотрела на нее.

– Но какой смысл хандрить, Иден? Разве это вернет людей, которых ты потеряла?

Иди ахнула:

– Не надо.

– Ответь мне.

– Разумеется, не вернет.

– И знаешь что? Ты можешь горевать всю оставшуюся жизнь, но это не значит, что ты не должна ее прожить. Теперь ты должна думать о себе и о своем ребенке.

– Мадлен…

– Горюй, конечно же, но делай это здесь, – сказала она, указывая на сердце Иди. – Не заставляй своего сына расплачиваться за твое горе так же, как, по твоим словам, твой отец заставлял тебя нести на себе бремя его скорби.

Иди почувствовала, что правда в словах Мадлен прибавила ей мужества. Всего на миг она ощутила, что вышла из сумрака отчаяния на солнечный свет разума. На миг, даже при том, что ее несчастный мир не имел смысла, Мадлен помогла ей понять, что она одна теперь несет ответственность за свое будущее. Мадлен продолжала:

– …что касается Тома, на то, что нет никаких известий о нем, можно смотреть оптимистично.

Иди покачала головой.

– Каким же образом, Мадлен?

Ее подруга приподняла одно угловатое плечо.

– Нет сообщений о несчастных случаях или смертях. Это означает, что твой муж жив. Он вернется. А ты можешь напрасно убиваться и искать его, а можешь поверить, что любовь Тома к тебе сильнее, чем то, что вас разлучило. Так что соберись, Иден Валентайн, и начни жизнь заново ради этого маленького мальчика. Будь сильной. Все родители когда-нибудь умирают. Твой отец прожил долгую жизнь.

– Но он умер, думая, что его внук не выживет! – горько воскликнула она.

– Ну, с этим уже ничего не поделаешь, – сказала подруга. Это было жестоко, но Иди привыкла к откровенности Мадлен.

Француженка наклонилась к ней, и ее серьезные серо-зеленые глаза посмотрели на Иди так строго, что она не смела отвести взгляд.

– Я не говорю, что это будет легко, но давай спланируем поездку в Париж в ближайшее время – всего на несколько дней… и, разумеется, возьмем с собой твоего сына. Там ты сможешь подумать, что делать с магазином и домом своего отца, вместо того чтобы продолжать ничего не решать. Ты сможешь подумать, что делать с домом здесь, в Эппинге. Я знаю, мысль снова переехать Лондон тебя пугает. Я буду помогать тебе на каждом шагу этого пути, Иден. Буду нянчить твоего сына, менять ему подгузники – мы справимся вместе. Не забрасывай свою мечту о салоне. Не подводи Тома – будь хорошей матерью и хорошей женой, которая выполнит обещание стать самым известным молодым дизайнером в Лондоне.

Иди мягко улыбнулась и осторожно подняла своего крошечного ребенка, чтобы помочь ему срыгнуть.

– Ты же говорила, что никогда не вернешься в Париж?

Мадлен видела, что в глазах Иди загорелся огонек.

– Никогда не говори «никогда», Иден.

Иди нахмурилась, и было очевидно, что она всерьез обдумывает слова подруги.

– Мне будет казаться, что я бегу от своих проблем…

– А что в этом плохого? Отойди подальше, и проблемы покажутся меньше. Ты сможешь увидеть все, что они загораживают.

Иди кивнула.

– У меня есть деньги от продажи тканей, – согласилась она. Том открыл счет для Иди, специально для ее нового салона.

– Ты могла бы продать и магазин своего отца.

Увидев затравленный взгляд Иди, подруга обняла ее.

– Будь реалисткой, Иди. Ни один мужчина не захочет, чтобы его костюмы шила женщина. Пока не захочет. Но мужчина, который знает репутацию твоего отца, вполне может посоветовать своей жене зайти к тебе в салон.

Иди громко сглотнула.

– Ты так говоришь, словно это легко. Как насчет него? – спросила она, глядя на сонного ребенка, тепло и уютно прижавшегося к ее груди.

– Не думай о проблемах, которых нет. У тебя есть помощь. Мы сможем нанять кого-нибудь, если возникнет необходимость. Сейчас он такой спокойный… и Том позаботился о вас обоих. Тебе не придется продавать коттедж. Я знаю, ты не хочешь этого делать, но ты сможешь переехать в город, а на доходы с продажи вашего дома в Лондоне и магазина отца ты действительно сможешь неплохо там устроиться. – Она обняла Иди.

– Что скажешь?

Иди вспомнила о деньгах в кожаной сумке и о том, как Том хотел, чтобы она осуществила свою мечту, но семья тоже была частью его мечты.

– Поедем следующей весной. Он станет сильнее – достаточно крепким, чтобы перенести путешествие. Я готова поехать с тобой в Париж в апреле, – ответила она, дрожа от внезапно принятого решения.

Мадлен кивнула, как будто одержала победу, но не хотела злорадствовать.

Иди посмотрела на своего зевающего ребенка и увидела, что в этот момент он стал похож на отца.

– Я назову его Томми. Томас Дэниел Валентайн.

– Браво, моя дорогая, – похвалила Мадлен, наклоняясь, чтобы поцеловать ребенка. – Здравствуй, Томми, ты такой красивый, малыш.

Апрель 1921 года

Алекс не мог поверить, что время пролетело так быстро. Он изо всех сил старался быть постоянно чем-то занятым. Нужно было восполнить так много пробелов в управлении семейным бизнесом, что было легче не обращать внимания на горькую правду: он вернулся с одной войны, чтобы ежедневно сражаться на другой. Жизнь в Ларксфелле, хотя привилегированная и упорядоченная, оказалась такой же безнадежной, как и в окопах. Он понимал, что не имеет права так себя чувствовать, и каждую ночь, мучаясь бессонницей, уговаривал себя, что, если потерпеть еще немного, станет легче и он снова почувствует связь с этой жизнью.