Помутнение - Джонатан Летем

у него нет друзей, но это не единственная причина, почему мы так рады вам, Александер.

– Наша дружба основана на том, что… я помню его со школы. Правда, воспоминаниям в основном предается Кит.

И не только он, еще очень активна в этом плане его чертова подружка, подумал Бруно, но промолчал. Мне он тоже не слишком нравится, мог бы он добавить, если бы это признание послужило ему пропуском в их диковинный клуб. Хотя создавалось такое впечатление, что Бруно уже принят в члены.

– Вы тоже работаете на Кита? – задал он вопрос Алисии. Это было странно: при всем их показном отвращении к его старинному приятелю эти люди либо получали у него жалованье, либо жили в принадлежащем ему доме. Впрочем, не все.

– Я работаю в Тихоокеанском киноархиве, – ответила Алисия. Увидев, что Бруно это ни о чем не говорит, добавила: – Это часть калифорнийского художественного музея. Я вообще-то работаю в библиотеке кино- и видеофильмов.

– А!

– Мы с Бет познакомились там, она пишет диссертацию об Абрахаме Полонски[54].

– Я занимаюсь в программе риторики, – заметила Бет, хотя этим ничуть не прояснила ситуацию. – А в магазине подрабатываю нелегально, чтобы поменьше выплачивать по студенческому займу.

– Ну конечно! – Бруно наслаждался их откровенностью, поглощая ее, как суп.

– А чем вы занимаетесь, Александер?

Вот он и на краю пропасти. Жизнь Бруно давно раскололась, в точности как его лицо. Вот только маски для этой жизни не нашлось. Новые знакомцы Бруно, пускай и совершенно негламурные, вращались в мире поденной работы, из которого он давным-давно вырвался, сбежал, но который теперь выдал его с потрохами. Другие, по крайней мере, были связаны экономическими отношениями с Китом Столарски, в то время как Бруно полагался на его подачки: коробка хлопьев, двадцатки в конверте и новые футболки, выданные ему Бет.

– Я сейчас в промежутке, – вяло проговорил он. Упоминать о триктраке показалось ему неуместным.

– Он же болен, Лисия, – заметила Бет. Она кивнула на лицо Бруно, наконец обратив внимание на маску. – Ему нужно время, чтобы оклематься.

– Да уж вижу.

– Меня вылечили, вот что забавно, – неуверенно возразил Бруно. – Я раньше был болен – как мне объяснили, возможно, я был болен всю жизнь. Так что мне надо оклематься от лечения.

– Западная медицина – это хрен знает что такое! – изрек Гэррис Плайбон таким тоном, словно это была непреложная истина.

– Ну тогда вы попали в нужное место, – подхватила Бет. Что она имела в виду – эту квартиру или дом в целом?

– Сейчас я это понимаю, – Бруно отложил ложку, обхватил плошку руками, поднес к прорези в маске и высосал остатки супа.

Плайбон выжал очередную порцию остроумия:

– Да уж, Телеграф-авеню – воистину остров потерянных игрушек.

Все ясно: здесь люди обретали славу благодаря нестандартному наряду или зубоскальству, сборнику тирад собственного сочинения, наготе или ритуальному слогану, исторгаемому на предельной громкости. Со своей маской и капюшоном Бруно вполне мог влиться в их ряды. Но попрошайка супов постарался не обидеться. Если открывать свою дверь нараспашку под лозунгом «Хлеб для всех!» – кто же кроме потерянных игрушек ввалится в эту дверь?

Для этой радеющей о всеобщем равенстве шайки поваров, продавщиц и киноархивисток Бруно вполне мог бы стать домашним любимцем. Как-то в Монако, вскоре после того, как он попал в рабство к Эдгару Фальку, Бруно вышел из «Кафе де Пари» с двумя женщинами, любовницами, обладавшими шармом кинозвезд. Им он позволил сделать из себя развлекуху и игрушку. Именно тогда он вплотную приблизился к роли жиголо с Фальком в роли сутенера, как потом предположил Кит Столарски, хотя у Фалька в этом не было никакого интереса и никто не потратил и не получил никаких денег. Это так сильно отличалось от шалостей девятнадцатилетнего Бруно с клиентками Chez Panisse – стареющими матронами, падкими на его тело и благодарными за кажущуюся доступность. А теперь, оказавшись в ином мире, Бруно мог радоваться дармовой тарелке супа и футболке, полученным от этих милых и безобидных людей, на которых в своей прошлой жизни он бы даже не взглянул.

Но если Бруно надеялся скрыть свое новообретенное одиночество и безденежье, ему это не удалось.

– А что, у вас и правда здесь нет никого, кто мог бы за вами поухаживать? – поинтересовалась Алисия.

– В Беркли нет.

– Но есть кто-то где-нибудь?

Бруно не требовалось никакого дополнительного доказательства того, что с удалением мутного пятна его панцирь сломался: искренняя участливость Алисии заставила подумать, что обуревавшие его мысли вдруг проникли к ней в мозг.

И он решил это проверить, прибегнув к заведомой лжи.

– У меня есть подружка в Германии.

Этим лесбиянкам он мог бы больше понравиться, предъявив гарантийный талон женского одобрения.

Алисия протянула салфетку с намерением вытереть ему подбородок. Бруно инстинктивно отпрянул от нее, потом наклонился вперед. Она вполне могла бы стать его Оширо.

– Ваша маска вся перепачкалась, – заметила Алисия.

– Не страшно. У меня есть еще одна.

Очередная ложь.

– Не хотите ее снять?

– Нет.

– А почему она не с вами? – спросила Бет.

– Кто?

– Ваша подружка. Почему она за вами не ухаживает? – Она заговорила строго, как «плохой полицейский», словно уравновешивая «доброго полицейского» Алисию.

– Нам… было не по карману купить ей билет.

– Что за хрень! – возмущенно выпалила Бет. – А я-то думала, Кит вам предоставил открытый счет, как королевской особе.

– Нет, только спортивный костюм и коробку хлопьев, – процедил он, намеренно не упоминая про расходы на больницу – там счет, вероятно, шел на десятки тысяч долларов. Впрочем, обливать помоями домовладельца считалось хорошим тоном у обитателей апартаментов «Джек Лондон». Бруно сомневался, что сможет еще больше подорвать и без того никудышную репутацию Столарски.

– Ну, черт, – продолжала Бет, – я могу распоряжаться небольшими суммами наличности. Он разрешает мне списывать расходы со счета, так что в его банке никто и глазом не моргнет, особенно если им известно, что его нет в городе.

– Ты мне об этом никогда не сообщала, – встрял Плайбон.

– А это не твое дело, – отрезала Бет. – На Шэттак есть турагентство, – продолжала она, обращаясь к Бруно. – Можем туда сходить завтра.

– Она… гражданка Германии, – сказал Бруно. – Ей понадобится виза. Я даже не знаю, есть ли у нее паспорт.

– Ну так узнайте!

– Она секс-работница, – выпалил Бруно. – Играет роль госпожи.

Мэдхен, насколько ему было известно, вовсе не играла роль госпожи, но это амплуа казалось куда внушительнее, чем полуголая официантка в черной маске на молнии. Его прихотливая ложь преобразилась в мощный инструмент воображения, выскользнувшего из-под его контроля.

– Мы рады за нее. Как ее зовут?