Помутнение - Джонатан Летем

– Думай что хочешь.

– И он переуступил меня тебе.

– Ну, если ты все про нас понял, тогда, может, прекратим болтовню? Вот довезу тебя до «Джека Лондона» – и гуляй сам по себе, Александер. Я даже из машины не выйду, просто высажу тебя у подъезда.

– А если ты опустишь стекло, я смогу долететь до второго этажа на облаке твоего дыма.

– Теперь ты пытаешься меня рассмешить, и, думаю, тебе это удастся, ведь в этой маске ты можешь сохранять убийственную серьезность. Помнишь того мужика из шоу «Ищем таланты» – как же его… Неизвестный комик, да?

– Я мог бы участвовать в конкурсе под псевдонимом Неизвестный Трагик, – парировал он.

Они продолжали болтать, несмотря на его желание помолчать. Чего у него не отнимешь, так это способности веселить Тиру. Но в сложившейся ситуации их отношения не имели перспективы, впрочем, именно в таких ситуациях женщины нравились Бруно больше всего.

– Звучит как строчка из Генри Джеймса.

– Поверю тебе на слово.

– Ах да, я и забыла, ты же не смотришь телик, не читаешь газет и не слушаешь современную поп-музыку, ну и так далее, и так далее… Ладно, поясняю: Генри Джеймс – это звезда гангста-рэпа, он сейчас там самый главный. Приехали.

Машина промчалась мимо жутковатой, словно кровоточащей, лепешки «Зомби-Бургера», безжизненно застывшей в утреннем свете, а потом миновала сверкающий фасад «Зодиак-медиа», чьи витрины напоминали оскал зубов в брекетах. «Вольво» свернула за угол, нырнув в тенистую Хейст-стрит, и остановилась рядом с машиной, припаркованной у подъезда апартаментов «Джек Лондон». Тира обернулась, вздернув бровь, оглядела пакет с вещами Бруно, затушила недокуренный косяк о приборную панель и бросила на пол.

– Полагаю, можно не помогать тебе донести багаж до двери.

– Нет. – Бруно, униженный, подхватил пакет с жалким скарбом. В пакете лежал ключ от квартиры – его спасение. Ему бы поскорее запереть за собой дверь квартиры 25 и хотя бы временно покончить с этим фарсом. И плевать, по чьей милости он получил это убежище.

– Кита правда нет в городе? – спросил он, прижимая к груди пакет с чемоданчиком для триктрака, где лежал его тайный талисман, болеутоляющими таблетками и ватными палочками.

– Сегодня его нет, завтра он здесь, какая тебе разница? Мы же все Неизвестные Трагики в этом шоу.

– А если он вообще не вернется?

– Тогда мне здорово повезло. По завещанию я получу всю его «империю зла».

При этом она махнула рукой на жилую многоэтажку, а потом и на весь квартал, где стояли две уродливые фабрики по производству денег – «Зомби» и «Зодиак».

– Зачем Киту завещание? Он что, болен?

А что, если и эта непонятная щедрость Столарски, и его нарочитый отказ появляться в больнице, и приступы ипохондрии объяснялись просто-напросто капризами смертельно больного, часы которого сочтены.

– Он здоров, разве что душевно болен.

– Тогда почему?

– Потому что он богат и у него паранойя. И к тому же, знаешь, как говорят: если ты параноик, это еще не значит, что тебя не преследуют. И вообще, может, я совершу идеальное убийство. Мне, кстати, нужен сообщник, так что дай знать, если тебе это интересно. Все это может стать твоим. Или наполовину твоим – пока ты меня не укокошишь. А теперь вон из машины, человек в маске!

II

Теперь Бруно был сам себе Оширо. Он лежал на разложенной кровати: болезненно бледный, отрешенный от всего, в ожидании, когда в комнату сквозь приоткрытые окна проникнет солнечный свет, а с ним приглушенные звуки и запахи уличной жизни вернут его к жизни, – но этого не произошло. Мысленно отделившись от тела, он с жалостью осмотрел лежащего на кровати мужчину и превратился в медбрата: отправился в кухонную зону налить стакан воды из-под крана, высыпал на ладонь горсть таблеток, снял с тела вонючую футболку и спортивные штаны, чтобы переодеть пациента, потом принялся распахивать и прикрывать окна, чтобы отрегулировать температуру в комнате, а затем смазал неомициновой мазью многочисленные овраги разрезов на его лице. И завершив обход, он снова проскользнул внутрь беспомощного тела. В таком состоянии он провел два или три дня. Причем каждый день мог бы показаться неделей, если бы не регулярное наступление ночи.

Когда за окнами темнело, он то бодрствовал, то спал, отчего уже не понимал разницы между сном и явью. Если Бруно и играл в опоссума, притворяясь бездыханным, на самом деле он был не так уж нездоров, хотя и убеждал себя в обратном. Нейлоновая маска ограждала его от, как ему казалось, отдалившегося от него мира, но точно то же самое делала и его теплая и тугая маска из мяса и кожи. И, просыпаясь, он не сразу осознавал, в маске он или нет. Пока он оставался в квартире, это не имело значения, ведь тут его никто не видел. И он смотрелся в зеркало лишь для того, чтобы обработать раны.

Но ведь ему надо что-то есть. И что же делать?

Ответ нашелся ближе, чем он мог бы подумать. Когда Бруно открыл входную дверь, собравшись выйти в коридор, то обнаружил гигантскую желтую коробку хлопьев для завтрака и большой пакет молока, которые кто-то оставил у его квартиры. Обе картонки упали к его ногам. Он огляделся по сторонам, как будто надеялся увидеть шутника-доставщика, но, разумеется, в коридоре было тихо, и он лишь заметил, что молоко было комнатной температуры, потому что на холодном пакете выступила испарина, крупными каплями стекавшая на коврик.

Между коробкой хлопьев и пакетом молока был зажат еще один сюрприз – белый конверт с пачкой двадцаток. Очередная подачка от Столарски. И, как догадался Бруно, доставленная Тирой Харпаз. Он занес все подарки в квартиру и, открыв пакет, обнаружил, что молоко скисло. Наверное, простояло под дверью несколько дней. Наклонившись над кухонной стойкой, он сквозь прорезь в маске сунул несколько хлопьев в рот и запил, как утренние таблетки, холодной водой из-под крана. На эти доллары он, конечно же, сможет купить себе свежего молока и нормальной еды.

На Телеграф-авеню маска Бруно никого не напугала, да и кто бы мог ее заметить под низко надвинутым капюшоном? Наверняка никто. Хотя солнце уже проникло в прорехи между низкими крышами и разбросало лучи по тротуару – авеню, жившая по студенческому расписанию, только-только просыпалась. В половине одиннадцатого она все еще не стряхнула утреннюю сонливость, уличные торговцы начали раскладывать товар на лотках, бездомные рылись в горах вчерашнего мусора, складывая наиболее ценные находки в свои тележки,