Идиот нашего времени - Александр Владимирович Кузнецов-Тулянин

красивые очерки о матерях не вернувшихся с войны солдат, а теперь старый, выжатый временем выпивоха, немало пообщавшийся на этой ниве с Кореневым: «Попрощаемся с Лешей Кореневым… О Леше никто не помнит зла, светлый человек ушел — ни барахлом не оброс, не скурвился, ни врагов не нажил…» Дядя Володя подошел к покойному и сосредоточенно, хмурясь, вытягивая дудочкой осторожные губы, поцеловал в венец. Потом выступали еще двое — поэты из местного писательского союза, читали стихи — свои или стихи Коренева? И уже всем порядком надоела затянувшаяся панихида. Наконец-то началось последнее прощание. Как и в храме, желающие подходили к гробу. Валера Кушаков поцеловал покойного, наверное, в третий или четвертый раз за этот день.

Возникла заминка — стали искать кулечек с той символической намоленной землей, которую с отпевания в храме передал батюшка. Наконец нашли землю, стали упаковывать тело — убрали цветы, иконку, вложили в руку покойного листочек с молитвой, укрыли лицо саваном… И вот тут-то произошел пренеприятнейший конфуз, которого никто не мог ожидать.

Кто поддернул саван — не разобрались, но только неожиданно для всех из-под белой плотной ткани, оказавшейся по чьему-то недосмотру чуточку неправильно уложенной, обнажились ноги покойного — совершенно босые. Крупные, растоптанные, никак не меньше сорок четвертого размера ступни, желтоватые, с искривленными мозолистыми пальцами. Толстые подошвы были грязны, будто покойный каких-нибудь полчаса назад ходил босым по хлеву в своей родовой деревне, да так и не помыв ног, прилег в гробу.

Позже, уже сразу после похорон, по дороге на поминальный банкет, и на самом этом шикарном банкете, проходившем в ресторане, и еще позже, на протяжение многих дней, постепенно меняя строгость на гомерический смех, конечно, пытались выяснить, кто и когда недоглядел такую немаловажную деталь, как обувка покойного. Входила покупка башмаков и носков в похоронную смету или нет, и куда вообще подевалась смета? Или были предусмотрены его собственные башмаки, чтобы избежать лишних расходов? Ходила версия, что башмаки и носки у покойного были. И настолько хороши и дороги они были, что кто-то из работников морга умыкнул их у бессловесного Коренева. Высказывалось даже предположение, что башмаки исчезли неким совершенно мистическим образом — будто бы Коренев с того света желал заявить о «пофигизме» и наплевательском отношении к местному сообществу журналистов и литераторов. В конце концов выяснить ничего не удалось, непреложным остался один факт: как прожил Коренев жизнь босяка, так и похоронен был босяком и босиком.

Но в тот момент, когда для всех так наглядно обнаружилось его босячество, установилась гробовая тишина. А уже через несколько мгновений кинулись поправлять спутавшийся в складке саван. Однако было поздно. Издав громкий рыдающий звук, с силой раздав руками на стороны ближайших людей, из опешившей толпы буквально вывалился Вадим Земский — рухнул на колени в грязное снежное месиво, пошел на коленях же ко гробу. Его попытались поднять. Тщетно. Он стал отмахиваться, рычать и что-то делать, усевшись прямо в грязь возле самого гроба. Только тут поняли, что он пытается снять с себя добротный черный башмак на толстом протекторе.

Всепроходимые зимние башмаки Земского были не чета простой промокавшей в кислом снегу обувке большинства собравшихся. Это были дорогие и ноские, вероятно, очень удобно сидевшие на ногах башмаки из самого престижного магазина города.

— Вадим, Вадим… — уговаривали Земского. Фетисов вцепился ему в руки, пытаясь поднять. Как вдруг от сильного толчка ногой в живот и Фетисов отлетел — чуть не сбил гроб с табуреток. Фетисова поймали. Земский же успел сдернуть один башмак и сунуть его прямо в гроб, в ноги покойному.

Тогда человек пять основательно навалились на Земского, выволокли из круга и потащили-понесли, как распятого, к машине. Бледный, перепуганный толстячок Миша сунулся к гробу, выхватил башмак, но тут же, будто ожегшись, кинул на землю и опрометью побежал следом. Земского довели до машины, впихнули в салон, захлопнули дверь, машина рванула с места, увозя его в одном башмаке.

* * *

Сошников не стал возвращаться к могиле, пошел прочь, еле удерживаясь от смеха. Решил тотчас ехать домой на автобусе, не испытывая ни малейшей охоты отправляться на тризну. Вот уж где можно было ожидать настоящего фарса.

Он шел по алее, вдоль богатых могил. А вскоре отвлекся от произошедшего. В оттепели снега просели, обнажая поминальное уныние. Кладбище было огромно и безобразно, деревья здесь не вырастали слишком высокими, кладбищенские службы исправно вырубали все самостийные посадки, и здесь вовсе не было естества и глубины растворенного в лесу старого деревенского погоста, который так правильно, по-философски, осыпается в прах своими крестами, ржавыми оградками и аляповатыми памятниками.

Уплощенный урбанизированный мега-погост. Закопанный город, гранитный и мраморный, железобетонный, нержавеюще-стальной, ржавеюще-железный, своими ячейками и похожими на трансформаторные будки памятниками напоминающий о конвейерном производстве, без искажений был вписан в денежно-вещевую культуру современной обывательщины. По качеству и размеру памятника, ограды, постамента, местоположению могилы от прохожих требовалось угадать, какими автомобилями владеют родственники похороненного, в какой квартире или особняке проживают.

На главной, самой широкой, начинающейся от въезда «Аллее героев» лежали наиболее престижные покойники: изобильно лежали крупные чиновники, авторитетные бандиты, цыганские наркобароны, «почетные граждане города» и, надо отдать должное, почетные граждане города, директора заводов, немного — россыпью — профессоров и оружейных конструкторов, из произведений которых были убиты миллионов десять в войнах последнего столетия, попадались заслуженные строители и совсем в единичных экземплярах могилы персон вроде Коренева, наспех объявленного отцом областной журналистики «нового времени», — два заслуженных учителя, три именитых доктора и два актера драмтеатра.

Многих из этих покойников Сошников помнил живыми, со многими ему приходилось сталкиваться по работе. Вот знакомое лицо: директор огромного металлургического предприятия, честный человек, не пожелавший стелиться под бандитов, застреленный по заказу рейдеров, которые заодно организовали ему и почетное захоронение: дворик, выложенный гранитом с красивой гранитной же оградой, черный обелиск с травленным кислотой портретом печального мужчины в очках. И вдруг — человеческая фигура в полный рост: шагающий по гранитному постаменту цыганский командор в бетонном пиджаке и брюках с темно-зелеными моховыми налетами на фалдах и штанинах, при жизни заправлявший наркоторговлей города, сгубивший тысячи человеческих душ. Неподалеку экс-губернатор, которого после двух губернаторских сроков продержали два года в тюрьме, выпустили тяжело парализованным незадолго до кончины. Казнокрад и вор государственного масштаба, зэк, не досидевший срока, но все-таки экс-губернатор, стыдно было хоронить его среди смердов, поэтому похоронили в почетном воровском окружении. Вот соратники поставили два трехметровых черных обелиска браткам (одному тридцать, второму сорок), застреленным с разрывом в год. Величина памятников выражала величину дел,