Взгляд сквозь пальцы - Елена Арифуллина

Когда он исчез в дверях банка, я побрела в сквер и почти упала на скамейку. Сердце колотилось где-то в горле, очень хотелось пить и еще больше – есть. Запивая водой горький шоколад, я ни на секунду не упускала из вида свою марионетку. Выходит из хранилища… кивает охраннику… спускается со ступеней из черного камня и… замирает на месте. Нет, врешь! Сюда, сюда, ко мне! Направо… через дорогу на зеленый свет… прямо… в сквер, мимо клумбы с яркими цинниями, мимо бетонного крокодила… и налево.

Когда он показался в створе аллеи, моя футболка давно прилипла к спине. Каждый его шаг давался мне чудовищным напряжением. Я знала, что могу остановить ему сердце – достаточно только стиснуть кулак и подержать так несколько минут, но не хотела этого делать. Хватит с меня покойников. Да и так найдется, кому это проделать, если мои предположения верны. Быстрее, ну! Пока никого нет в поле зрения…

Я пошла ему навстречу, на ходу вынимая из сумки черный пластиковый пакет.

– Сел на скамейку. Открыл портфель. Повернулся ко мне. Высыпал содержимое портфеля в пакет. Закрыл портфель. Сидишь здесь еще полчаса. Если с тобой заговорят – отвечаешь в плане заданного. Потом уходишь. Меня ты не видел почти месяц. Ты уже все забыл. Прочно и навсегда. Ты ничего не знаешь о том, куда исчезли деньги.

Я пошла прочь, ощущая тяжесть пакета с деньгами. Пачки долларов в банковской упаковке выглядели настоящими, и их было много.

До конца аллеи оставалось немного, когда в голове тихо прозвучало: «Меня убьют». Без эмоций, констатация факта.

Я подавила желание ответить «И хер с тобой». Позади остался использованный инструмент, живая отмычка. Если она вскоре станет неживой, мне нет до этого дела.

Раппорт я сняла, только уехав на другой конец города. Откуда я знала, что для этого нужно только встряхнуть правой кистью – сильно, резко, словно стряхиваешь воду? Не знаю. Но сделала именно так и успела почувствовать, как седой человек на скамейке приходит в себя и не понимает, зачем и как здесь очутился. Я пересела на другой автобус и поехала домой, ощущая мучительную ломоту в мышцах правой руки до самого плеча.

Со мной творилось что-то непонятное. Чудилось, что бегу по осенним листьям, лапы ступают так мягко, что ни один не успевает зашуршать. Я устала, но это приятная усталость, и я заранее предвкушаю надежный уют логова и радостный писк малышей. Охота была непростой, но удачной. В зубах у меня висит жирная утка, небо с наслаждением ощущает ее упругие перья, на языке легкий вкус крови, горячей и солоноватой. Хочется есть, но я оттягиваю момент, когда с наслаждением вгрызусь в теплую тушку. Домой, в логово, к малышам…

– Женщина! Вы выходите, или как?

– Да, да…

До содержимого пакета я добралась за полночь. Только разложив на полу пачки денег, трогая их, взвешивая в руках, обнюхивая и ощущая упоительный запах типографской краски, поняла, что это не сон. Я сделала это. Девчонкам не будут грозить смертью море или бассейн, ванна или лужа глубиной по щиколотку – там тоже можно утонуть. Останусь ли я человеком или поселюсь в своем кладбищенском логове, у них будет крыша над головой.

Все тело наполняла глубокая блаженная усталость, как та, что наступает после родов. Она очень походила на счастье – наверное, она им и была. И мягко перешла в сон. А сон опять оказался чужим – и я знала чьим.

Часовой умер не сразу, и его безмолвный зов поднял на ноги всех в доме. Каждый знал, что ему делать, и все бросились по местам. Заработал план «Аои» – «Мальва»: отсутствие всех воинов семьи, отступление под прикрытием. Когда выломали дверь, нападающих встретил стальной заслон: копье и две алебарды-нагината.

Я успела оборвать подол спального кимоно выше колен, и это оказалось очень кстати. В дверном проеме мелькали серые тени с завязанными лицами. Их было много. Слишком много для обычной разбойничьей шайки. И действовали они чересчур слаженно, обмениваясь жестами и непонятными выкриками команд. А нас всего трое: я и два парня из молодняка. И главное наше оружие применить нельзя: это погубит всех. Всю семью, с домочадцами, гостями, учениками и слугами. Против обычных разбойников мы смогли бы продержаться…

Кто нанял ниндзя? Кто знал, что все бойцы покинули дом? Даже я не знаю, где они сейчас. Я звала их, не умолкая, но ответа не было. Значит, они уже за перевалом…

Мелькают лезвия, у порога лежат несколько трупов. Такое отчаянное сопротивление – неожиданность для нападающих. Наниматели предали вас, ублюдки. Вам не сказали главного: кого вы подрядились уничтожить.

Позавчера из усадьбы отправился караван лошадей, навьюченных бочонками саке. Крикливые погонщики, озабоченный хозяин-купец, приказчики, слуги… Я поклонилась им вслед, закрывая створку ворот: обычная стареющая горожанка в дешевом кимоно, хлопотливая жена небогатого купца, хозяйка лавки под вывеской «Сигэномия». Никто из путников не обернулся.

Мои сыновья, муж, деверь, зять, племянники; все они ушли с этим караваном. Где они теперь? В каком обличье? Кто их нанял – и предал? Кто обрек нас всех на гибель?

Кто бы он ни был, ему не уйти от возмездия. Мы прихватим с собой к Девяти источникам как можно больше этих, в сером. Ушедшие за перевал не слышат моего зова, но проснулись все остальные: содержательница чайного домика в порту и две из ее «приемных дочек». Нищий у ворот храма Инари. Аптекарь с Ивовой улицы. Они уже знают, что здесь творится, и передают по цепочке дальше. Весть о гибели логова догонит путников, а там они решат, что делать.

Я делаю выпад, и еще один безликий валится под ноги своим товарищам, захлебываясь кровью.

Если у серых есть лучники, нам конец. Нам троим в любом случае конец, но надо продержаться как можно дольше.

Там, внизу, все наши бегут по подземному ходу. Волокут за собой детей, несут ларцы с документами и казной. Все молчат, даже самые маленькие. Обмениваются мыслями: короткими, как удар бича. Только свекровь вполголоса сыплет проклятиями – такими древними, что ее никто не понимает, – и требует дать ей нагинату. Слуги молча тащат ее под руки: дальше, дальше, к выходу на заброшенном кладбище. Старуха все равно не боец: давным-давно ей пришлось отгрызть себе заднюю лапу, чтобы вырваться из капкана. Но о наших планах, долгах и расчетах она знает все. Она должна жить, заменить ее некем. Кремень-старуха сможет сберечь остатки семьи.

Матушка! Простите меня за все! Хорошо воспитайте моих детей, матушка!

О, мои дети! Мой последний выводок! Щекастые, толстолапые, еще слепые, клубком лежащие в плетеном коробе! Еще не умеющие превращаться. Они так и не увидят меня, свою мать. Только всю жизнь будут помнить мой запах.

Молоко течет из груди, на кимоно расплываются мокрые пятна.

Один из серых вскидывает руку, и все остальные падают ничком, а из дверного проема летят стрелы. Меня словно ударили молотом в живот. Ноги подламываются, я их больше не чувствую. Справа падает Дзиро: падает и больше не шевелится. Залитый кровью Сабуро с торчащей из груди стрелой бросается вперед.