Привидения являются в полдень - Анна Малышева

— «Просто узнать»?! — передразнила Катя. — А зачем? Каким образом? И почему именно по этому принципу? Почему?

— Я могу задать тебе те же вопросы: зачем Шорох убивал женщин, каким образом и почему именно по этому принципу?

— Зачем — затем, что маньяк! Каким образом — это ему лучше знать. А почему по этому принципу… Потому же, что и «зачем», — потому, что он маньяк… А порядок наших фамилий в журнале он помнил!

— Ты сама себе противоречишь. Сперва сказала, что Шорох любил только девочек… Помнишь историю с географичкой? Ты говорила, что он совершенно не реагировал на женщин своего возраста… А ему тогда было столько же, сколько нам теперь, — лет двадцать восемь. Почему же он вдруг стал реагировать на двадцативосьмилетних женщин? Откуда такая перемена ориентации? Да будет тебе известно, что маньяки своих пристрастий не меняют! Особенно такие, которые основывают свои влечения на возрасте! Представь себе, что Гумберт-Гумберт вдруг перестал пылать страстью к Лолите и трахнул с такой же страстью ее мамочку?!

— Гумберт-Гумберт тут ни при чем! — жарко возразила Катя. — И оставь Набокова в покое! Лучше скажи: могло так быть, что маньяк, то есть Шорох…

— Зови его пока просто «маньяк»! — попросил Дима. — Иначе я чувствую себя так, словно несправедливо кого-то расстрелял… Ему ведь грозит вышка.

— Шороху? Поделом!

Дима поморщился, а Катя продолжала:

— Этой зимой, точнее в феврале, мы все собрались в школе на вечере встречи. Шорох тоже там был. И он танцевал с Ликой! Так вот я спрашиваю тебя — могло быть так, что он, увидев нас всех вместе, вдруг понял, что в корне был не прав, вожделея только к девочкам… Что ни говори, формы у нас теперь более развитые, следим за собой и одеты получше… Ну, могло быть так, что он вдруг захотел трахнуть Лику?

— Могло быть так, — кивнул Дима. — Но убивать-то зачем?

Катя призадумалась.

— А вот зачем… — Она цеплялась за любую мысль, которая приходила ей в голову. — Вот зачем: трахнув ее, он вдруг понял, что сам разрушил образ девочки, к которому когда-то вожделел… И тогда он решил убить ее, чтобы не замутнять тот, первоначальный образ… Чтобы оставаться тем, кто он есть, — маньяком!

— О, грамотно изложено! — восхитился Дима. — Вполне хватит, чтобы засадить невинного человека на веки веков! Но ты мне вот что скажи — при чем тут тогда Ира? При чем тут Лена? Почему они-то попали в жертвы?! Их-то никто не насиловал перед смертью! А Лика… Тут тоже спорно… Я думаю, она отдалась бы Шороху и без принуждения, а следователь ведь говорил — грубо изнасилована… Ну, где соответствие?

— Ну, Лика могла и не согласиться… — возразила Катя, впрочем, не слишком уверенно. — А почему он убил Иру? Потому, что к ней он тоже вожделел, и причем неприкрыто. Но она его всегда охлаждала — вела себя дерзко, даже грубила. Мог отомстить ей за пережитые унижения… Просто убил и срезал трусики на память… Фетишисту этого хватило бы… Но когда дело дошло до Лики — тут возникли более глубокие связи… Ее он всегда щупал, гладил, особо выделял… Лена… Лена… — У Кати снова помутилось перед глазами, как всегда, когда она думала о Лене. Лена — кроткая, добрая, задумчивая… Ее беспомощный взгляд, когда она снимала очки…

Дима обнял ее за плечи:

— Ну, хватит. Я вижу, что ты сейчас заплачешь. Хватит на сегодня, запрещаю тебе говорить.

— Не могу не говорить… — тихо ответила Катя. — Я все равно думаю об этом… Почему он убил Лену? Она ему ничего не сделала…

— По инерции… — так же тихо ответил Дима. — Просто потому, что она пришла на вечер. Просто потому, что тоже вызвала у него какие-то желания… Бог знает почему… Это на его совести.

— Скажи… — Она сглотнула комок, вставший в горле. — Ты признаешь, что я права?

— Может быть, ты и права… Но я не стал бы утверждать, что это Шорох…

— Нет, ты признаешь это?

— Ты давишь на меня.

— Нет, ты признаешь…

Дима крепко сжал ее плечи, и Катя замолчала.

— У тебя истерика, — твердо, но тихо сказал он. — Я не могу тебя переубедить. Да может быть, этого и не требуется, может быть, ты права. Только не говори больше ничего… Помолчим. Я дам тебе выпить…

Он принес ей стакан, почти наполовину наполненный коньяком. Катя взяла его и едва удержала — мысли ее бродили где-то далеко…

«Если это Шорох, если это он… Тогда он убьет и меня… Я была на том вечере. Я помню его глаза… Он выглядел как-то жалко… Старый пиджак. Потертый ворот рубашки. Я еще подумала — Шорох, наверное, бедствует… И до сих пор не женился… Он смотрел на меня, я помню… В зале было полутемно, все танцевали… Меня кто-то приглашал, но я отказалась. Стояла у стены и думала: „Как давно я была молодой!“ Еще упрекнула себя тогда — почему была молодой, разве сейчас я уже не молода? Тогда подошел Шорох… Точнее — стал подходить… Вспыхнул свет, на сцену вышла директриса… Она тоже сильно постарела… При свете мне стало видно, как сдал Шорох. Я еще подумала: а не выпивает ли он втихомолку? Он был трезв, но уж как-то очень далек… Держался пришибленно… Он сразу переменил направление, когда зажегся свет. Сразу пошел в другую сторону, как будто шел вовсе не ко мне. Он, наверное, боялся, что я ему скажу что-то вроде: „Как вы постарели!“ Но я бы не сказала. Мне было жаль его. Я еще подумала: разве он не может давать уроки французского? Как-то подработать? Но если он пьет… Тогда, конечно, давай уроки, не давай… И я помню, что Лика с ним протанцевала один танец. Она потом подошла ко мне и сказала, что Шорох стал совсем стариком. Совсем стариком за десять лет — и если ему тогда было лет двадцать шесть — двадцать восемь, то сейчас всего тридцать шесть — тридцать восемь. Как же он успел состариться? Но больше я о нем не думала… Наш список в журнале французского… Наш список… И мы — те, кто пришел на вечер… Нас было всего четверо… И осталась я одна. Не было Оли Уфимцевой… Не было или была? Я не помню… А если была — то не показалась… Или я ее не узнала… Многие изменились так, что с трудом узнаешь. Но зачем пришла бы Оля? Ее никто не любил, ее никто не помнил… Зачем ей было приходить?.. И цела ли она? Может быть, уцелеют только те, кого не было на вечере?

Только те, кто никак не задел его самолюбие? Ведь мой вид его уязвил — я сразу поняла это. Именно мой, богатый, вид, именно мое платье, мое колье из жемчуга, запах моих духов… Но не Лика! Не ее куцая юбочка и блузка дикого цвета! Не она! Так почему же он убил ее?.. И почему Лену? Только потому, что все мы как-то вышли в люди, стали кем-то, а он остался тем же Шорохом? Невероятно… Какая должна быть зависть… Нет, это невозможно! Но если это произошло на сексуальной почве, как я думала с самого начала… Тогда все правдоподобней… Да, я могу оказаться права… Именно наш вид — взрослый, оформившийся. Он его возбудил. Возбуждение надо было как-то погасить… Он начал с Иры, может быть, убил ее случайно… Может быть, случайно… И потом все пошло само собой… А потом была Лика… Она могла спровоцировать его на половой акт… Потом он тоже убил ее… Потом Лену… Потом должна была быть Оля Уфимцева… Потом, по алфавиту, — я…»