Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - Дэвид Хоффман

После того как чистки прошли в партийной элите, летом и осенью 1937 года круги начали расширяться: прокатывались все новые волны подозрительности, доносов, арестов и казней. Одной из крупнейших стала кампания против кулаков — состоятельных крестьян, которых согнали с их земли во время катастрофической насильственной сталинской коллективизации. Более 1,8 миллиона кулаков отправили в лагеря. Теперь, когда заканчивался стандартный восьмилетний срок их заключения, Сталин боялся массового возвращения домой этих рассерженных и ожесточенных людей. Роковым стал секретный приказ НКВД № 00447 в июле 1937 года, определивший характер проведения массовых репрессий в следующие два года. Документ устанавливал квоты на аресты — тысяч за раз — людей определенных категорий, а именно “кулаков, преступников и других антисоветских элементов”. Категории эти были настолько широки, что к ним можно было причислить кого угодно. Арестовывали и казнили за малейшую оплошность, так что люди стали чрезвычайно осмотрительны в публичных высказываниях. Одно неосторожное слово могло стать поводом для доноса и ареста по совершенно надуманному обвинению. Десятки тысяч людей самых разных профессий без всяких причин были внезапно вырваны из жизни{232}. НКВД, предшественник КГБ, делил всех считавшихся “врагами народа” на две категории: одних расстреливали, других отправляли в лагеря на десять лет. Это была крупнейшая массовая операция того периода, на которую пришлась половина всех арестов и более половины казненных — 376 202 человека — в течение двух лет{233}. Увольнениям, арестам и расстрелам подвергся и правящий класс. В 1937 году были сняты с постов и арестованы министры (тогда они назывались наркомами — народными комиссарами) внешней торговли, внутренней торговли, тяжелой промышленности, просвещения, юстиции, водного транспорта и легкой промышленности{234}. В разгар этого безумия любого, кто бывал за границей или знал кого-то, кто живет за границей, могли счесть врагом народа. Доносы часто писались в запале или со злым умыслом и могли привести к скорой гибели человека. “Нынче и с женой-то свободно поговоришь разве что ночью, под одеялом”, — говорил писатель Исаак Бабель, который сам был арестован весной 1939 года. Его обвинили в антисоветской деятельности и шпионаже и в 1940 году расстреляли{235}.

В 1937 году Иван Кузьмин, редактор газеты, и его жена Софья Ефимовна Бамдас жили в доме 14 по Старопименовскому переулку, в самом центре Москвы. Их квартира была в получасе ходьбы от Кремля. Софья была членом партии и работала начальником сектора сводного планирования в Наркомате лесной промышленности СССР. Она родилась в 1903 году в состоятельной еврейской семье в Кременчуге — городе на Днепре, когда-то находившемся в черте оседлости{236}. Город поставлял на экспорт древесину и зерно. Отец Софьи Ефим перебрался в Европу и стал преуспевающим бизнесменом в Дании. Две его дочери, Софья и Эсфирь, жили в Москве.

В 1937 году Софья поехала к отцу в гости, и это стало началом конца. Он был капиталистом и иностранцем — более чем достаточно, чтобы вызвать подозрения. 17 сентября сотрудники НКВД пришли в квартиру № 35 и арестовали 34-летнюю Софью. Ее обвинили в принадлежности к диверсионно-террористической троцкистской организации, созданной в Наркомате лесной промышленности{237}.

Когда ее забрали и дверь за ней закрылась, в квартире оставалась дочь Софьи, ее единственный ребенок. Ей было два года.

Шесть дней спустя сотрудники НКВД пришли за Иваном, который отказался оговорить Софью. Дома его не застали, нашли на квартире у друга. Его отвезли в печально известную Бутырскую тюрьму и обвинили в участии в антисоветской террористической организации{238}.

Софья и Иван больше никогда не увиделись. Ее поездка к отцу в Данию стала поводом для доноса. Кто его написал и что там говорилось — неизвестно. Но вероятно, того, что ее отец был “капиталистом” и жил за границей, было достаточно. Суд над Софьей состоялся 10 декабря 1937 года, ее обвинили в диверсионной деятельности и в тот же день расстреляли. Приговоры приводили в исполнение обычно по ночам.

В вакханалии террора ежедневно приговаривали и расстреливали огромное число людей, до нескольких сотен в день. По данным Конквеста, 12 декабря 1937 года, через два дня после казни Софьи, Сталин и председатель Совета народных комиссаров Вячеслав Молотов одобрили 3167 смертных приговоров — и отправились смотреть кино. Но не все расстрелы требовали одобрения на столь высоком уровне. Так, за один октябрьский день нарком Николай Ежов и член комиссии НКВД вынесли решения по 551 делу и приговорили всех к расстрелу{239}.

Ивана арестовали за “участие в антисоветской террористической организации” и осудили за “саботаж” и отказ донести на других. Он упрямо отказывался дать показания на кого-либо еще и признать свою вину. В марте 1939 года его приговорили к десяти годам лагерей, с зачетом почти двух лет, проведенных в тюрьме. Его, крестьянского сына, отправили в лагерь — на угольные шахты в Воркуту, в 1900 километрах от Москвы и в 150 километрах от Северного полярного круга. И без права переписки.

Их маленькую дочь забрали в детприемник. В те годы врагами народа объявили такое множество людей, что детские дома были переполнены{240}. Девочке повезло в одном отношении: ее родители держали няню, по имени Дуня. Из сострадания, а может быть, от ужаса Дуня ездила за маленькой девочкой из учреждения в учреждение в течение многих лет после ареста и казни ее матери{241}.