Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - Дэвид Хоффман

На следующий день Ролф составил для штаб-квартиры донесение о встрече. Он больше, чем когда-либо, чувствовал необходимость обратить внимание на реакцию Толкачева, на то, как у него загорелись глаза, когда он говорил о музыке, и подчеркнуть важность этого для операции. Ролф отмечал: “чрезвычайно интересно и показательно”, как меняется бесстрастная манера Толкачева, когда речь заходит об этом. “Его заинтересованность в музыке всегда объяснялась увлечениями сына, — писал Ролф. — Это, безусловно, нельзя назвать навязчивой идеей, но его беспокойство по поводу выполнения данной просьбы было чрезвычайно сильным. Возникает ощущение, что он как отец не всегда был способен обеспечить сыну все, что хотел, и теперь увидел возможность сделать что-то особенное, о чем не мог и мечтать прежде”. Если ЦРУ сможет помочь Толкачеву с этим, продолжал Ролф, вероятно, “наши акции в его глазах заметно поднимутся”. Толкачев был так воодушевлен, что попросил у ЦРУ “английские тексты всех песен, записанных на кассетах”. Ролф отметил, что “просьба несколько необычная и, безусловно, эксцентричная”, но Толкачев попросил об этом “со всей серьезностью” и выполнение этой просьбы почти не связано с дополнительными рисками{216}.

В своей оперативной записке Толкачев извинялся, что не смог достать новые печатные платы и электронные детали РЛС: у него не было к ним доступа, а если бы был, риск был слишком велик.

Ролф, как прежде Гилшер, считал своим долгом объяснять штаб-квартире, что за человек Толкачев, и выступать его адвокатом. Получая нескончаемую череду запросов от главного управления, Ролф хотел донести до начальства, что Толкачев — не робот с фотоаппаратом Pentax. Он — человек, который ощущает свое одиночество, которому часто нужно выпустить пар и чувствовать, что ему воздают должное. 2 апреля 1981 года Ролф отправил в штаб-квартиру пространное объяснение. Он писал, что “при обсуждении с Толкачевым его личных запросов были явственно слышны ноты разочарованности и уныния”. В представлении Толкачева, пояснял Ролф, раз ЦРУ доверяет ему сложную технику вроде мини-фотоаппаратов Tropel и “Дискуса”, то следует “доверять и его чувству ответственности в том, что касается важных для него вопросов, то есть его личных просьб”. Такими просьбами, в частности, являются кассеты с музыкой и пара западных стереонаушников, о которых Толкачев упоминал в своей оперативной записке. Наушники и кассеты не привлекут к себе особенного внимания — они встречаются в московских квартирах. “Мы все больше приходим к выводу, что, помимо мотива “достать систему”, “Сферой” движут определенные материальные интересы, в частности желание порадовать сына тем, что доступно немногим”, — писал Ролф{217}.

Коротко говоря, он писал: не устраивайте возню из-за пары наушников для шпиона, который принес вам миллиарды.

В июне 1981 года из Лэнгли, где всегда мечтали, что технологии дадут ЦРУ дополнительное преимущество перед КГБ, отправилось в московскую резидентуру совершенно новое устройство связи. Предположительно, оно было даже лучше “Дискуса” и должно было наконец обеспечить ЦРУ незаметную и надежную связь для обмена сообщениями с агентами. Эта система соединяла напрямую наземный передатчик с американским спутником. “Дискус” работал исключительно на земле, на расстоянии нескольких сотен метров, передавая сигнал от человека к человеку. Новое устройство, при всей своей пока недоработанности, могло отправлять сообщение прямо на спутник, откуда оно попадало в Соединенные Штаты. Для этого использовалась система спутников Marisat, запущенных в 1976 году для связи морских судов с берегом. Штаб-квартира предлагала московской резидентуре передать Толкачеву новейшее устройство.

Предложение поступило в тот момент, когда появились новые донесения о возможном советском вторжении в Польшу. В ЦРУ были очень встревожены тем, что кризис в Польше может привести к разрыву советско-американских отношений и, возможно, к срочному закрытию московской резидентуры. Как они тогда будут поддерживать контакт с Толкачевым? В штаб-квартире настаивали, чтобы резидентура думала наперед и подготовилась к такому развитию. Гербер был уверен, что до разрыва отношений дело не дойдет, но не мог игнорировать настойчивые послания из Лэнгли.

Гербер глубоко сомневался в пользе нового устройства, как прежде сомневался в “Дискусе”. Вся операция вокруг Толкачева “выстраивается на долгую перспективу”, настаивал он в телеграмме Хэтэуэю. Уже существует график встреч на следующие 15 месяцев, и этого более чем достаточно, даже учитывая рост напряженности или плотность наблюдения. Толкачев предоставляет информацию, имеющую “долгосрочное значение для нашего правительства, это не оперативные разведданные”. Гербер твердо заявлял: “Хотя мы не можем прогнозировать, что способность резидентуры функционировать здесь не будет прервана более чем на год, мы не видим ничего, указывающего на то, что вторжение в Польшу приведет к разрыву дипломатических отношений с Советским Союзом”{218}.

Внутри Гербер кипел. У него были хорошие личные контакты в Москве, он разговаривал с польским дипломатом. Он был уверен, что СССР не станет вторгаться в Польшу. Но штаб-квартира заставляла его сделать хоть что-то. Поэтому 24 июня в резидентуре были составлены план действий в чрезвычайной ситуации и письмо для Толкачева, которое в этом случае следовало ему передать. Предполагалось снабдить его также новым устройством связи.

Два дня спустя штаб-квартира предложила серьезные изменения. Новое устройство вызывало там такой энтузиазм, что Толкачеву было рекомендовано вернуть “Дискус” и использовать спутниковую связь для всех коммуникаций в промежутке между личными встречами, “невзирая на то, останется ли резидентура в Москве или закроется”.

Вообще-то, Толкачев за все время ни разу “Дискусом” не воспользовался. И даже никогда не сигнализировал о таком намерении{219}. Гербер и Ролф тут же отправили в штаб-квартиру энергичный протест. Они повторили, что не считают высылку резидентуры вероятным событием. И у них есть “серьезные сомнения” по поводу использования нового спутникового устройства для всех коммуникаций; начать хотя бы с того, что еще ни одного успешного испытания в Москве не было. Две попытки провалились. Кроме того, указывали они, не так просто забрать “Дискус” назад. Они не могут просто взять и позвонить Толкачеву домой и попросить его принести устройство на встречу! Гербер и Ролф испытывали раздражение. Они писали, что Толкачев так поступает, вероятно, потому, что точно следует их инструкции — использовать “Дискус” только в чрезвычайных обстоятельствах. Толкачев — “разумный и изобретательный человек, который способен оценить риск, проистекающий из частых контактов и излишней операционной активности”, — писали они. Он проявляет осторожность. Вскоре, впрочем, энтузиазм по поводу нового устройства увял так же внезапно, как возник: система не прошла и следующие испытания. Из резидентуры сообщили в главное управление, что они “с меньшим оптимизмом” смотрят на пригодность устройства для Толкачева. Надо думать, что не в последнюю очередь потому, что оно, похоже, вообще не работало{220}.