Дочь лодочника - Энди Дэвидсон

В коридоре ключ скользнул в замок и повернулся. Дверь спальни открылась, и девочка опустила подол, спрятав наконечник под бедро. Пастор, скрывший теперь шрамы на груди свежей рубашкой, мягко затворил дверь. Сунул ключ себе в карман. Девочка пристально смотрела на него без всякого выражения на лице.

– Что ты видишь? – спросил Коттон.

Девочка не ответила. Она видела многое. Видела змею в человечьем костюме. Дьявола, который был не всемогущ, но жесток. Мужчину, окруженного стенами, которым приходилось отнимать души. Она увидела бритву, голубя и истинную причину того, почему находилась здесь; пастор, его жена и она – были в этом ужасном темном месте втроем.

– Смерть, – наконец сказала она. Голос ее был сердит. В нем не было страха.

Он рассеянно коснулся кармана, где проступали очертания какого-то орудия.

«Бритва, – подумала она. – Но сейчас он этого не сделает. Нет, это случится в другой раз».

Девочка пыталась увидеть собственную смерть. Но это было все равно что вглядываться ночью в черное озеро: идеальная тишина, только и всего. Она снова подумала о мальчике. С ним ничто не могло окончиться, существовало только настоящее. Только покой его общества, довольство в глазах, открытый канал в его мир. Она поняла, что все это останется с ней навсегда.

Пастор подсел к окну рядом с ней, морщась от старых болей, причиненных нагрузками этого утра. Немного крови просочилось сквозь белый лен его свежей рубашки, и он увидел в отражении, что девочка, какое-то время назад, дохнув на стекло, нарисовала на нем стрелку. Она указывала на горизонт, где уже перестал завиваться дым от старухиной лачуги. Он сам подышал на стекло и нарисовал крест.

Девочка задумалась, какой властью этот символ обладал над ним. Ведь это всего лишь фигура на стекле, которая скоро исчезнет и забудется. Или, может быть, это каким-то образом была его жена, растворяющееся за стеклом божество? Или отвратительный сигнальный знак, сияющий, как маяк в бурю, к которому они твердо направлялись, он – привязав себя к штурвалу, а ее к носу? А может, и все сразу.

– «И солнце сокроет свой лик», – проговорил он, глядя на небо. – Откровение Иоанна Богослова.

Она подтянула колени к груди.

– Каждая страница сулит пожар.

Она подумала о старухе, сгоревшей на ступенях лачуги. О мальчике, распростертом на земле. О его сестре, до сих пор бывшей неведомо где. Девочка ощущала ее, словно еще один маячок, но не как мальчика. Однако Миранда жила здесь так давно, что магия этого места, несомненно, коснулась и ее тоже.

Она цеплялась за эту надежду, прижимала ее к груди.

Но помнила и видение старого пастора – то, что увидела лишь мельком в лачуге, похожее на дурное семя, пускающее ядовитые побеги.

Голубь, опасная бритва.

Два стеклянных гроба.

Они оба смотрели в окно. Стрелка, крест и все, что за ними, расплывалось.

Дождь не переставал, вода поднималась в низинах. Среди кипарисов кружились водовороты, всевозможные создания поднимались в воздух, забирались на деревья, на возвышения.

Мощное течение уносило усталую Миранду на ее плоскодонке обратно к Искриному причалу, который медленно исчезал под вздымающейся водой. Несколько бутылок, висевших на ее старом кипарисе, снесло ветром и сбросило в байу. Миранда привязала лодку. Череп, позвоночник и грудная клетка Хирама лежали на днище, на полдюйма в мутной воде; дождь смыл с костей запекшуюся кровь. Миранда взяла их, прежде чем выйти на причал. Череп с позвонками звонко стучали, как деревянные бревна.

В лачуге ей пришлось сперва отогнать стервятников от старухиного тела. Птицы сбились в кучу, расправив крылья под дождем, разметая тонкие серебристые брызги. Несколько принялись клевать наиболее мягкие куски Искриного тела – ее глаза, ее груди, внутреннюю сторону бедер. При виде Миранды они не спеша побрели к краю двора. Один долго не хотел отрываться от несгоревшей плюсны Искриной левой ступни. Миранда раздраженно пнула птицу, и та отлетела прочь. Тогда она осторожно стянула со старухиного тела покрывало из кудзу. Затем положила его на землю и прикрыла им отцовский череп, позвоночник и ребра. Проделав это, взяла Искру за руки, спустила ее по ступенькам крыльца, оттащила за дом.

Оказавшись перед входом в баню, она почти выбилась из сил. Дверь не закрывалась. Замок был сломан, рама расщеплена. Снаружи она видела следы – Коттона, мальчика и девочки, залитые дождевой водой. Вспомнила, как Хирам учил ее идти по следам: «Земля все тебе расскажет».

Вот она и рассказывала.

Миранда взяла останки Хирама и принесла в сарай мальчика.

Немного постояла в проходе, глядя на его разбросанные вещи.

Она должна была быть здесь, спасти его…

«СПИ, ДИТЯ».

Голос лешачихи у нее в голове.

Дождь стучал по крыше, вода стекала по окну.

«Может, только чуточку», – подумала она, изможденная.

И забралась в гамак мальчика, прижимая кости Хирама к груди.

«ДА, СПИ. ОСТАЛЬНОЕ ЕЩЕ УСПЕЕТСЯ. ПОКА ПОСПИ».

Не в силах удержаться, она закрыла глаза.

Благо сны ей не снились.

Вцепившись рукой в перила, Чарли Риддл подтянулся от стены прихожей; кости ноги и спины заскрежетали друг о дружку, будто камни. Он полагал, что к этому времени будет уже мертв. Что, закрыв глаза, ускользнет прочь, но этого почему-то не случилось. Он, пошатываясь, пересек коридор и вошел в открытую дверь гостиной, где стояла накрытая старыми простынями мебель. Он добрался до пыльного буфета, откуда достал полупустую бутылку «Уайлд Тёки». Выглянул через окно во двор: дорожка за ним была вся в лужах, а с дубов, магнолий и гортензий капала вода. Свет во второй половине дня был такой же, как при сумерках, словно с небом творилось что-то странное. Между оранжереей карлика и рядом полуразвалившихся «домов-ружей» констебль увидел в траве свой «Плимут». Бедняга Роберт Алвин, чей труп Риддл запихнул в багажник после перестрелки, наверняка уже расплавился, как устрица на жаре.

Риддл рассмеялся.

Ребра тотчас пронзила боль. Левая нога ощущалась как мешок с битым стеклом. Правое колено трещало при каждом шаге. Ребра ушиблены, правая скула треснула и распухла, нос расколот у переносицы. А после того, как один мерзавец стукнул его трубой, змей у него штанах мог бы теперь плеваться кровью, если оставался вообще на что-то способен.

Он хрюкнул и сделал глоток виски.

«Долбаные дикари, – подумал он. – Долбаные уродские дикари». Он хотя бы отправил одного в ад, прежде чем последние двое его достали. Достали ботинками со стальными носками, длинными цепями и медными кастетами. Он отпил. – Ну их всех на хер. Пусть придут и убьют тут всех, кого я сам, мать их, не убью первым».