Тринадцать подвигов Шишкина - Олег Петров

– Ой-ой-ой! Чья бы корова мычала! – хором закричали на него доярки.

– Да отстанете вы от нашего учителя! – спрыгнул наземь багровый Кущин. Чувствовалось, что ему крайне неудобно перед Александром – как родителю двух отпрысков, с которыми он учителю в дороге так старательно наказывал поступать по всей строгости педагогических законов.

Никак доселе не проявившая озорного таланта стройная беленькая девчушка кинулась в пристройку к коровнику. Через мгновение вынырнула оттуда с трёхлитровой банкой молока и вручила её Шишкину-младшему.

– Кушайте на здоровье!

– Спасибо, – Шишкин принял обеими руками банку, как-то неловко наклонил голову, невольно изображая неуклюжий полупоклон.

А белянка, зардевшись маковым цветом и широко распахнув бездонные синие очи, вдруг с какой-то отчаянной решимостью освободившимися руками притянула к себе голову Шишкина и обволокла его губы таким жарким, пахнувшим молоком поцелуем, что ошалевший Александр едва не выронил банку.

– Тебя Сашей зовут? – шепнула Шишкину синеглазка.

С трудом переводя дух, он только кивнул.

– А меня Таней. Таня Михайлова… Приезжай в гости, учитель Саша. Приезжай… – И всё это быстрым-быстрым шёпотом, ещё пуще заливаясь румянцем. – Ты не думай… я не такая… Очень ты мне понравился…

– Ну ты, Таньча, хучь нам чего оставь! Обглодала парня напрочь! – продолжали хохотать молодухи – Он и так-то – одне бакенбарды да усы!

– Ка-ан-чай балаган! Марш фляги мыть! – Из коровника вышла женщина лет сорока – сорока пяти, среднего роста. Телогрейка чёрная, серый платок, тёмная юбка, кирзачи, плотно обхватившие полные икры.

– Доброго здоровьичка, Авдотья Павловна! – Кущин разве что на колени не упал.

– И вам не хворать, Пётр Петрович! Дома-то как?

– Всё ладом, Авдотья Павловна!

– А это с тобой помощник?

– Это, Авдотья Павловна, наш учитель. В Верх-Алей по школьным делам ездил. Александр Сергеич Шишкин.

– Очень приятно, – протянула руку женщина. Лёгкая улыбка прямо-таки высветила на её широкоскулом лице какую-то необъяснимую добрую притягательность.

Шишкин, неловко перехватив левой рукой банку, осторожно пожал женскую ладошку, шершавую, в бугорках мозолей.

– Это, Сергеич, Авдотья Павловна – бригадирша всех этих хохотушек. Ну так мы поедем, Авдотья Павловна?

Кущин воспросил это так, что ответь ему Авдотья Павловна: «Оставайтесь» – он бы и про молоко, и про всё остальное забыл.

– С богом, Пётр Петрович! С богом!

Кущин полез в кабину, толкнул изнутри дверцу и для Александра.

– Давай, Сергеич, а то молоко – груз нежный.

– До свидания, – выдавил донельзя смущённый из-за зажатой в руках банки Шишкин и забрался в кабину как-то совсем кособоко. А может, его смущение и не из-за банки возникло, а от лёгкого взмаха девичьей руки на прощанье?

Кущин стукнул по кругляшу клаксона, «газон» коротко вякнул и, огибая коровник, осторожно сполз с бугра на дорогу.

Набрав скорость, Кущин, наконец-то внёс Шишкину ясность в состоявшееся знакомство, прокричав:

– Авдотья Павловна – наша гордость. Герой Социалистического Труда! Да!.. И депутат ещё. Самого Верховного Совета РэСэФэСээР! Чуешь, Сергеич, какие у нас люди?!

– Чую! – прокричал в ответ Шишкин.

Его снова окатил горячий сладкий озноб от поцелуя Танечки-синеглазки и её шёпота. И вся верхалейская картинка поблекла.

– …А на этих свиристёлок, Сергеич, вниманья не обращай! Кашуланские – они завсегда самые дерзкие в округе. Но и самые приглядные! – Кущин бросил на Александра такой красноречивый взгляд, что Шишкина вновь бросило в жар: «Таня… Таня Михайлова…»

Кущин высадил Александра у его калитки и умчался.

Шишкин опять минут десять обхлопывался у крыльца от жирной пыли, поплескался рукомойником, отмывая лицо, уши и шею. Потом уселся за стол, налил кружку молока, выпил залпом, налил ещё и уставился в окно. С двояким чувством. Ситуация с Катей Либятовой и – противоположная – с Танечкой Михайловой, совершенно выбили его из колеи. Лишь через какое-то время Александр почувствовал, что озяб, растопил печку и печально оглядел четыре жалких полена на железном листе перед печкой. «Вот заодно и согреюсь», – безрадостно подумалось.

Надел старую куртку, специально припасённую для хозработ, выволок из кладовки колун и с отвращением предстал перед ворохом чурок во дворе.

– Тюк, тюк, тюк, бу-ух!

Вскоре озноб улетучился. Между лопаток струился пот. И струился куда обильнее, чем прибывала кучка поленьев. В голову же лезла всякая белиберда.

Ага, вот он заявляется в этот самый Кашулан и рыщет синеокую Танечку. Интересно, как бы это выглядело? Стоит посреди улицы и оглашает оную зазывными воплями? Или устраивает подворный обход? Точно – полный балаган!.. По закону бутерброда, первыми на этот «вечный зов» должны откликнуться его дражайшие подопечные. Сбегутся на потеху, ну а следом и мужички подтянутся. С кольями, например… А кто в девятом кашуланские? Поимённо, хоть пытай, Александр ещё никого не запомнил, но вроде бы три или четыре девчонки по списку из Кашулана. Михайлова… Интересно, а вот две тёзки-пятиклашки имеют к ней какое-то отношение?.. Нет, понятно, в дочки большеваты, да и чмаровские они, но, может, родня какая-то – в соседних деревнях-сёлах родственные связи всегда переплетаются…

– Тюк, тюк, тюк, тюк, бу-ух!

Нет, ты посмотри, какая гнусная чурка! Александр бросил колун, который, естественно, по-прежнему отдавал в руки «электричеством», и поплёлся в дом, проверить печку.

За чугунной дверцей весело плясал и гудел огонь, на кухне заметно потеплело. Подбросив пару поленьев в ненасытную печную утробу, Шишкин вернулся во двор, опять взялся за колун, отыскивая в куче чурку попроще.

– Тюк, тюк, бух! Тюк, тюк…

– Мля! О-ох!!

Колун вывернулся из рук и съездил по ноге. Хорошо, что вывернулся – приложился плашмя, а то бы было сейчас делов…

Продолжать трудотерапию расхотелось окончательно. Подхватив с пяток поленьев и, конечно, ненавистный колун, Шишкин поковылял в дом. Разулся, осмотрел ногу. Видимо, синяк будет изрядный. М-да-с…

Травматическое завершение хозяйственных работ как-то и вовсе затушевало все впечатления воскресного утра. Частично и минувшей субботы, из-за чего Шишкин и не выспался перед поездкой в Верх-Алей.

Кстати, вернувшись из поездки, он долго и внимательно разглядывал свою физиономию в зеркале. «Морда лица» не имела ничего общего с медальными профилями и шармом кинематографических любимцев женщин, всяких ален делонов и вячеславов тихоновых. И что же тогда субботняя незнакомка, и что же тогда кашуланская Танечка? Или такая на селе голодуха до мужского полу? Странное, но вообще-то… обнадёживающее явление! Последняя мысль рассмешила и вернула в привычно-оптимистичное расположение духа.