Тринадцать подвигов Шишкина - Олег Петров

Уже не смеялось. Голова гудела. Заныла и ушибленная нога. Да и время… Шишкин ещё попил молочка с ржаным хлебушком и завалился в кровать с заветным томиком Ивана Ефремова «Таис Афинская». Глаза читали, но уши слушали и, наверное, по-кошачьи поворачивались, сканируя сельскую тишь за окном, – повтора вчерашнего ночного визита, ей-богу, психика бы не вынесла.

Впрочем, это нервическое состояние нисколько не умаляет проявленную в описанный временной отрезок нашим героем стойкость против отрыжек и искушений Вечного зова – четвёртый подвиг нашего главного героя Шишкина Александра.

1

Понедельник, как известно, день тяжёлый. Совершенно невыносимый день! Именно в понедельник отчётливо осознаёшь, что время имеет свойство растягиваться и сокращаться. Вот вроде бы в сутках двадцать четыре часа. Но разве двадцать четыре часа выходного дня равны любому из будничных дней? Выходной пролетает литерным поездом, а рабочая неделя неспешно тянется унылым пригородным, что подолгу стоит на всяких перегонах, полустанках… Или возьмите детство. В детстве, помните, день был длин-н-ный-предлинный! А как он укорачивается и укорачивается с возрастом? Шишкин-младший, услышав в первый раз басню дедушки Крылова про Стрекозу и Муравья, крайне недоумевал. Не понимал, как можно не заметить, что прошло лето. Смеялся! Со временем стало не смешно. Но когда бы только это.

В понедельник Шишкин-младший проснулся строго по будильнику. И резво опустил ноги с кровати на пол. Но тут же, охнув, глянул вниз. Левая стопа отливала зловещей багровостью и была раза в два пухлее правой. Ступить на неё больше не хотелось. «Да японский городовой! Не успела зажить пятка… Чёртов колун! Эва-на… И куда я теперь? А уроки? Как-то предупредить бы…»

За стенкой что-то стукнуло, глухо послышались голоса соседей. Во! А он себе голову забивает! Шишкин, морщась, проскакал на одной ноге к смежной стенке, простучал нечто напоминающее азбуку Морзе и, натянув спортивные штаны и куртку, проковылял на крыльцо. На соседском уже с недоумённым видом стоял Николай, чиркающий спичками.

– Здорово, сосед! Ты чо стучал?

Шишкин задрал левую ногу.

– Доброе утро. Да, вот, авария у меня, вчера ушиб, а нынче что-то и наступить больно.

– Это где ж тебя так угораздило? Наши девки на танцах оттоптали?

Шишкину было стыдно, но про колун сознался.

– …Мне бы в школу сообщить, а то у меня сегодня шесть уроков.

– За это, Сергеич, не переживай. Моя заáраз Валентине прозвонит, всё путём обскажет. И это… Фельшерицу тебе спроворит.

– Да ни к чему! – махнул рукой Александр. – Пару деньков отлежусь…

– Э-э! Ты с ногой-то не шути! А как перелом? Зараз моя сообщит, жди. А пока иди приляг, не бередь конечность, – заботливо закончил сосед, затянулся ещё разок сигареткой, загасил окурок и нырнул в дом.

Шишкин только и успел прошкандыбать до «удобств» во дворе и обратно, как прибежал завхоз Тереньич.

– Сергеич! Да как жеж это так?! Лежи, лежи! Вот, значт, тебе моя послала тут одну мазилку. Средство, Сергеич, наипервейшее! – Он поставил на стул у изголовья баночку с чёрно-зеленоватым содержимым. – Значт, так. Мажешь и лежишь. Щас намажь и опосля к вечеру, на ночь. Давай, паря, мажь, а я пока печку тебе раскочегарю.

Загудела печка, и Терентьич убежал.

Через полчаса после Терентьича в квартиру вплыла фельдшерица Анжелика с объёмистой брезентовой сумкой в руках. Чуть ли не с порога брезгливо сморщила прелестный носик:

– Господи…

Узрев источник удушающей вони, сноровисто, но осторожно обтёрла распухшую стопу комком чем-то смоченного бинта и холёными пальчиками обтрогала ногу чуть ли не до колена.

– Та-ак… Пошевели-ка пальцами… Та-ак… Где больно?

– Да вроде нигде.

Анжелика кивнула.

– Футболку снимай.

– Зачем?

– Снимай, а то и трусы заставлю снять! – строго сказала фельдшерица.

Долго водила по груди и спине фонендоскопом:

– Дыши! Не дыши! Дыши…

Заставила протянуть «А-а-а», придавив Александру язык чайной ложечкой, потом поводила этой же ложечкой вправо-влево перед глазами, удовлетворённо кивнула. И принялась сооружать Шишкину на ноге компресс, не жалея мази Вишневского, пред запахом которой амбре снадобья Терентьича показалось Александру ароматом райских кущ, если исходить из утверждений, что рай – это сплошной благоухающий сад.

– Только покой, больной, только покой, – строго повторяла фельдшерица, гремя рукомойником. – Завтра повязку сменим. Переломов костей плюсны я не выявила. Понаблюдаем динамику. Но не исключено, что придётся транспортировать в район на рентген.

Оставив Шишкина таким заявлением в самых растрёпанных чувствах, Анжелика удалилась.

Но не прошло и четверти часа, как в дверях нарисовалась директриса.

– Как же это вы так неосторожно, Александр Сергеевич?!

Шишкин сел, стыдливо поджимая ноги под кровать, и опустил голову, сокрушённо пожав плечами.

– И сам-то не понимаю, как получилось…

– Ничего… – покровительственно промолвила директриса. – До свадьбы заживёт… И сноровка придёт…

Она внимательно окинула взглядом прилегающую к спальне комнату, задержав взгляд на заваленном тетрадями письменном столе.

– Отдыхать надо, Александр Сергеевич… Режим какой-то для себя установить, а то, вижу, по-соседски, далеко за полночь засиживаетесь. И гости у вас порой поздние. Вот и утомляетесь, несмотря на годы молодые. А усталость, видите, как оборачивается…

– Гости? – недоумённо переспросил Александр и от догадки покраснел. – Да гостей у меня пока не бывает. Ещё мало с кем перезнакомился. Разве что в субботу казус приключился… «А чего бы у Валентины и не спросить? – подумалось. – Уж она-то всех в селе знает. Вон какая ушастая и глазастая! Совой, что ли, по ночам работает…»

– Валентина Ивановна… Вы уж извините… Мне крайне неудобно, но и спросить-то больше не у кого… Понимаете… Какая-то дамочка так нахально в субботу… буквально ночью заявилась… Уж простите – совершенно с таким откровенным нимфоманским настроем… Еле выгнал!

– То-то она калиткой бухнула и на улице голосила… – проговорилась директриса, пытливо уставилась Шишкину в глаза и медленно, словно размышляя вслух, сказала: – Так это, наверное, Маруська Сидо́рихина. – В сказанном было больше уверенности, чем какой-либо догадки.