Тени прошлых грехов - Энн Грэнджер

— Пока нет, но непременно арестуем.

— Правда? — Танзи посмотрела на него в упор.

— О да, можете не сомневаться, — заверил ее Картер.

Ему показалось, что его слова ее не утешили.

Бриджет с дочерью снова ссорились.

Монти ушел к себе в спальню, от греха подальше, и теперь лежал в полумраке, прислушиваясь к их резким, пронзительным голосам. Он не в первый раз слышал перебранки с тех пор, как переехал в «Древнюю сторожку». Ему казалось, что мать и дочь постоянно на ножах. На сей раз ссора разгорелась нешуточная; нашла коса на камень. Монти понял, что Танзи ездила в «Балаклаву» проверить, как дела, и столкнулась там с полицейским — каким-то большим чином. Танзи ужасно расстроилась, потому что полиция не арестовала тех, кто залез в спальню на втором этаже. Из их слов у Монти сложилось впечатление, что полиция уже выяснила, кто бывал у него в доме. Ему же совсем ничего не хотелось знать. Лишь бы только незваные гости не возвращались; а остальное ему безразлично.

Потом Танзи и Бриджет, наверное, поняли, что Монти все слышно, потому что они понизили голоса и стали шипеть друг на друга, как две ядовитых змеи. Так что больше он уже ничего не услышал. Да его их ссоры и не интересовали. Любые новости угрожали нарушить его безмятежность. Постепенно они забылись и снова начали кричать друг на друга в полный голос.

«Мы с Пенни так шумно не ссорились, — думал Монти. — Она, бывало, злилась на меня и произносила несколько резких слов. Она знала, как меня поддеть. Ей ни к чему было кричать. А я, как правило, делал вид, будто не слышу». Так казалось проще всего, и постепенно Пенни успокаивалась и смирялась. Но, видимо, не до конца. Однажды, после многих совместно прожитых лет, она решила от него уйти.

— И поделом тебе! — сказал Монти вслух.

Он жалел, что Пенни, освободившись от него, прожила так мало. Он надеялся, что не он загнал ее в могилу, но понимал, что в ее безвременной смерти есть и его доля вины. Она заслужила лучшей участи, ведь совместная жизнь с ним не была легкой. Сейчас, вспоминая прошлое, он все больше сознавал, как виноват перед ней. Воспоминания, словно призраки, теснились у его изголовья, тыча в него обвиняющими пальцами.

Громко хлопнула дверь; кто-то из ссорившихся, скорее всего Танзи, выбежала из гостиной и спряталась в своей комнате. Его мать и отец тоже вот так громко не ссорились, считая шумные скандалы вульгарностью и дурным тоном. Они предпочитали долго не разговаривать друг с другом и копить невысказанные обиды. Может быть, было бы и лучше, если бы они кричали друг на друга, а не таили камни за пазухой? Тогда матери не пришлось бы мстить так беспощадно.

В то мрачное Рождество Монти ничего не сказал матери после ухода врача. И в последующие дни он ничего не говорил, даже после отвратительного поминального обеда, за которым небольшой группке соседей подали приготовленную на Рождество индейку. Птица пролежала в холодильнике до дня похорон. Просто чудо, что тогда все не отравились.

Монти объявил о том, что ему известно, лишь следующей весной. Он снова приехал домой — на сей раз на пасхальные каникулы. Мать стояла на коленях у клумбы возле парадной двери и энергично выпалывала сорняки. Он посмотрел на нее сверху вниз, дивясь ее пылу, направленному на крестовник и пырей.

— Тогда, в рождественскую ночь, ты не вызвала врача, — сказал он. — Папа думал, что ты спустилась вниз, чтобы позвонить доктору. Я заходил к нему и говорил с ним; он велел мне идти спать, потому что ты собиралась вызвать врача. Но ты тянула до самого утра.

Он не собирался обвинять мать. Более того, он даже не собирался ничего ей говорить. Он давно уже прибавил очередную тайну к списку, о котором никто ничего не должен был знать. Но неожиданно тайна сама вышла наружу.

Мать перестала выпалывать сорняки, села на пятки и, не снимая садовых перчаток, вытерла пот. На лбу осталось грязное пятно. На него она даже не взглянула.

— Чушь! — сказала она. — Конечно, я его вызвала.

— Я ведь тогда спросил доктора. Он сказал, что приехал сразу, как только ты позвонила, а позвонила ты только утром на Рождество, перед завтраком.

— Я звонила ему! — резко ответила мать. — Монти, ты все перепутал. Всем нам тогда пришлось очень тяжело.

Наступила тишина. Мать по-прежнему не смотрела на него. Потом она ткнула совком в клумбу:

— По-моему, здесь надо будет посадить герань. Скоро начнется жара, но герань хорошо переносит сушь.

Больше Монти о том дне не заговаривал. Все равно от разговоров не было никакого толку. Разве он сам не нес на плечах груз вины за ту ночь? Ведь он тогда покорно вернулся к себе в комнату и лег в постель, а надо было спуститься вниз и дождаться приезда доктора. Он мог бы проскакать вниз на одной ноге, добраться до телефона, позвонить врачу… Но нет, он вернулся к себе и — он не понимал этого даже сейчас — снова заснул и крепко проспал до утра. Проснувшись, он увидел серый свет и склонившуюся над ним фигуру матери в халате. Она сообщила, что отец скончался.

— Твой отец только что ушел, — сказала она, как будто Эдвард Бикерстаф вдруг встал, оделся и ненадолго уехал куда-то по делу.

— Куда ушел? — как дурак спросил Монти.

Но мать поспешно отвернулась и вышла из комнаты.

Через шесть лет он женился на Пенни.

— Поздравляю, Монти, — сухо сказала ему мать на свадебном завтраке. — Лучше ты выбрать не мог.

Он прекрасно понял, что мать имела в виду. Она решила, что он женился на Пенни, чтобы отомстить ей. Навязал ей в качестве невестки рыжеволосую дочку ее прежней соперницы. Они все вместе засняты на свадебной фотографии. Его мать стоит с одного края — с каменным лицом в твидовом костюме и туфлях на низком каблуке; мать Пенни, поблекшая, но еще красивая, в шляпке с перьями, стоит с другого края. Над их головами как будто маячит призрак его отца. В самом деле, если бы он хотел отомстить, он не мог бы придумать ничего лучше.

И все-таки мать ошибалась. Он женился на Пенни, потому что любил ее. На самом деле любил. Позже он понял: любить и быть сносным мужем — разные вещи.

Позже в тот день, когда они с Пенни наедине разглядывали снимки, Пенни сказала:

— У твоей матери на всех фотографиях недовольный вид. Должно быть, она грустит, потому что теряет тебя.

Ему хотелось хоть раз сказать правду: «Нет, на меня ей наплевать. Ее гораздо больше раздражает, когда ты обращаешься к ней „миссис Бикерстаф“».

Но вслух он сказал совсем другое:

— Наверное, до начала церемонии перебрала с джином. И потом, она никогда не любила сниматься.

Итак, в самом начале своей семейной жизни он понял, что ему придется постоянно лгать во спасение. Список тайн, первый камень в котором был заложен много лет назад, в ясный летний день, когда пел жаворонок, постоянно пополнялся.