Пржевальский - Ольга Владимировна Погодина

птицы начали уже жить весенней жизнью. Чаще слышались голоса уток и гусей, крик чаек, гуканье выпи и писк лысух; в тростниках по вечерам раздавалось звонкое трещание водяного коростеля (пастушки), но и только; других певцов в болотах Лобнора не было.

Погода стояла относительно теплая для этих мест. В полдень термометр в тени поднимался до +13,6°; на рассвете в первой половине месяца температура падала до −15,3°; во второй же половине февраля не понижалась более чем до −10,6°. Небо большей частью было подернуто легкими, слоистыми или перистыми облаками, а в воздухе, словно туман или дым, стояла постоянная пыль. Тарим в своем низовье вскрылся 4 февраля, но лед на озерах стоял до начала марта, хотя уже в последней трети февраля он весь посинел и едва держался. Растительная жизнь, несмотря на прибывавшее тепло, все еще дремала, как и зимой. Только в самых последних числах марта начали кое-где показываться зеленые ростки тростника, да на тогруке потемнели и надулись цветовые почки. Причиной такого позднего пробуждения растительности была страшная сухость воздуха и периодические холода, наступавшие не только по ночам, но и днем во время сильных ветров.

21 марта 1877 года Пржевальский делает в своем дневнике такую запись: «Сегодня окончил все, что нужно было написать о Лобноре, его жителях, пролете птиц и пр. Легко стало на сердце. Все виденное и испытанное сдано в архив — не забудется. Трудна работа писания во время путешествия, но она безусловно необходима; впоследствии уже бледно явится то, что теперь так еще живо в воображении. Окончательно собрались в дорогу. Завтра идем в Курлю и оттуда в Кульджу… Странно! До Кульджи еще тысячу верст, но раз мы повернули в ту сторону, все пройденное прежде, даже далекая Кульджа, вдруг стала как бы ближе наполовину. Так было и в прошлом путешествии».

Конец марта и первые дни апреля были проведены в долине нижнего Тарима, по пути от Лобнора к Тянь-Шаню. К 10 апреля весенний пролет птиц здесь уже окончился.

Помимо безобидных орнитологических и охотничьих занятий, было у Пржевальского и тайное поручение — глазомерная съемка, бесконечно ценная для русских военных. Съемку эту ему, как и прежде, приходилось делать тайно. Впрочем, Пржевальский подозревал, что Заман-бек все же прознал об этом и непременно донесет своему хозяину Якуб-беку.

25 апреля экспедиция возвратилась в город Корла. За один переход от него навстречу был выслан Якуб-беком чиновник. По прибытии экспедицию разместили в прежнем доме, опять взаперти и под караулом. Все это делалось под предлогом защиты и гостеприимства; путешественникам организовали обильное угощение: плов, суп, чай и засахаренные фрукты. На пятый день Николай Михайлович встретился с самим Якуб-беком, владетелем Восточного Туркестана. Это был маленький толстый человек 56 лет с черной бородой, уже изрядно поседевшей.

«Последний принял нас ласково, по крайней мере, наружно, и все время аудиенции, продолжавшейся около часа, не переставал уверять в своем расположении к русским вообще, а ко мне лично в особенности. Однако факты показывали противное. Через несколько дней после свидания нас, также под караулом, проводили за Хайду-гол и при расставании не устыдились попросить расписку в том, что мы остались всем довольны во время своего пребывания в пределах Джитышара».

Пржевальский подарил Якуб-беку и его приближенным три ружья: двухствольный штуцер американской системы, магазинный штуцер «Henry Martin» на 17 выстрелов (и 200 патронов к нему) и ружье Бердана с тремя сотнями патронов; Заман-беку он подарил свой старый штуцер Ланкастера, с которым проходил всю прошлую экспедицию. Еще пришлось подарить револьвер Кольта правителю Корлы, нейзильберное зеркало и бинокль секретарю Бадаулета.

Несмотря на обильное угощение и ежедневный утренний дастархан (что-то вроде тогдашнего шведского стола), Пржевальского и его товарищей не устраивало положение взаперти. А потому уже 30 апреля в сопровождении неизменного Заман-бека экспедиция выдвинулась из Курли.

В ответ на подарки, сделанные Якуб-беку, Пржевальский получил четыре лошади и десять верблюдов, которые по какой-то причине издохли, едва путники вошли в горное ущелье Балгантай-Гола. Положение в этот момент стало крайне трудным. Вернуться назад уже нельзя, а багаж экспедиции, плод тяжкого труда, бросить было совершенно невозможно. Выбросив все, что только можно, путешественники пешком взошли на плоскогорье Юлдуз. Там экспедиция задержалась, так как идти дальше было попросту невозможно без достаточного количества вьючных животных. Занявшись сбором образцов флоры и фауны, Пржевальский отправил переводчика в Кульджу, чтобы дать знать о трудном положении экспедиции и просить помощи. Одновременно с этим он послал письмо генералу Кауфману и на этот раз мог быть уверен, что письмо не прочтут в дороге.

«На всякое наше требование Якуб-бек неминуемо согласится. В районе моего путешествия, мне кажется, следует теперь же перенести границу на хребет Далын-добол для того, чтобы закрепить в наше владение оба Юлдуса с их превосходными пастбищами, на которых могут свободно усесться многие тысячи калмыков, во всяком случае более тяготеющим к нас, чем к фанатическим мусульманам»[85]. Возможно, именно этим объяснялось упорное стремление Якуб-бека не допустить контактов русских путешественников с местным населением.

«В половине мая, когда мы пришли на Юлдус, растительная жизнь развернулась здесь еще весьма мало. Много было работы солнцу растопить глубокий зимний снег и согреть оледеневшую почву. Не скоро мертвящий холод уступил место благотворному теплу. Не только в мае, но даже и начале июня шла еще здесь борьба между этими Ариманом и Ормуздом».

Эти строки, написанные Пржевальским в своем дневнике между делом, как сравнение, раскрывают нам его поразительную эрудированность, мало совместимую с грубым бытом его путешествий. Знание греко-римской мифологии в то время было для образованного человека обычным, равно как и знание библейской истории — по сути, вся европейская культура пронизана этой символикой и без ее знания считаться образованным человеком было нельзя. Но Ариман и Ормузд — зороастрийские божества, известные в Иране, далеко от родины и сферы интересов Пржевальского. Даже сейчас не всякий наш современник о них знает.

Через три недели явились новые вьючные животные и продовольствие. Только тогда Пржевальский из присланных русских газет узнал, что 12 апреля 1877 года началась Русско-турецкая война. Ожидание этой войны, вызванной поддержкой Россией балканских стран в их борьбе за независимость, давно витало в воздухе, влияло на военно-политическую обстановку и здесь. Англия и Турция объединились против Российской империи в борьбе за влияние в Центральной Азии: Англия со стороны своих британских колоний в Индии, а Турция — за счет своего влияния на мусульманское население в этих краях. Ситуация становилась неприятно неопределенной.

В дневнике Пржевальского от 1 июня 1877 года имеется следующая его запись: «Из газет узнаю, что война с Турцией, наконец, началась. Едва ли она ограничится только двумя государствами. Всего вернее, будет свалка общеевропейская. В