Избранник ада - Николай Норд

Но, вдруг, заметив меня, он неожиданно яростно метнулся в мою сторону, порвав приковывающую его цепь. Он сбил меня с ног своей грудью с такой мощью, будто на меня на скоростной трассе наскочил грузовик доверху груженый железной рудой. Кубарем пролетев несколько метров, я оказался беспомощно лежащим навзничь. С быстротой молнии, не дав мне придти в себя, дракон прыгнул на меня сверху и, прижав к земле рвущими мою грудь и ломающими ребра лапами, сомкнул у меня на шее свои чудовищные челюсти. Позвонки захрустели в его зубах, как кукурузные хлопья, а мои глаза, залил зловонный огненный смерч, выжигая их из ломаемых, как яичная скорлупа, костей черепа.

Пытаясь оттолкнуть чешуйчатое, скользкое тело дракона одной рукой, я правой вцепился в его упругое, как теннисный мяч веко, сжав его в судорожной, мертвой хватке. И через мгновение глаз дракона лопнул с шумом взорвавшейся хлопушки, разбрызгивая во все стороны черные сопливые ошметки, распространявшие запах тухлятины. Но это не остановило нападения, а только прибавило зверюге б́ольшей ярости. Я взвыл благим матом от нестерпимой нечеловеческой боли, не закончившейся, почему-то, шоком – такой, что смерть вмиг превратилась в желанную гостью. Эта боль пронеслась по мне, как горящий танк по сбитому пехотинцу, оставляя после себя жуткое месиво из дробленых костей и обрывков мяса.

– Место, Яшка, место! – вдруг, как оглушительный гром, после ослепляющего разряда молнии, расколол воздух свирепый возглас писаря Ада.

Плетью из стальных сочленений, невесть откуда появившейся в его руке, он с оттяжкой хлестанул дракона так, что чуть было не перерубил его пополам. Черная кровь брызнула из располосованной раны обезумевшего от ярости зверя, он отступил от меня и нехотя попятился назад, все еще продолжая скалить страшные зубы. Наконец, дракон исчез в конуре, оставив после себя тропинку из кипящей, изрыгаемой из пасти огненной своей крови. Следом к конуре подскочил и Баал-берита, он захлопнул за драконом стальную задвижку и повернулся ко мне.

– Ты в порядке? – склонившись надо мной, вопросил он таким тоном, будто сейчас произошло не кровавое побоище, а я просто оступился и неловко упал, слегка разбив нос.

Не без помощи писаря Ада я поднялся и ужаснулся собственному виду. Причем видел я себя, не только, как собственное «я», но и, как бы, со стороны. Одежда моя была разорвана в клочья и испачкана собственной алой кровью и черной, как плавящаяся смола, кровью дракона. Из груди белыми клыками торчали поломанные ребра, и видно было, как под ними бешено колотится израненное сердце. Голова моя болталась на груди, удерживаемая от падения на землю лишь ошметками мяса и оставшимися целыми сухожилиями. Из разломленного и смятого черепа, похожего на картонную коробку, на которую наступил слон, жидким тестом растекались мозги.

– Да все – ерунда, успокойся, – улыбался, совсем не к месту, Баал-берита. – В Аду смерти нет! Мертвые не могут умереть дважды.

– А что, разве я уже умер? – вопросил я писаря, сам не осознав еще мрачной подбойки своего вопроса.

– Да нет, просто я хочу сказать, что с тобой ничего такого, о чем стоило бы сильно расстраиваться, не случилось, – засмеялся писарь Ада. – Считай это просто небольшим приключением.

– Да? Вы так думаете? – с сарказмом спросил я. – Ничего себе! Я просто в угаре от вашего оптимизма. Может, я, конечно, и не умер, но кем я теперь стал, скажите на милость?

– Пустяки, сейчас все образуется, все вернется, дорогой Коля, на свои места.

И, правда, – во-первых, я не чувствовал в теле никакой боли, будто меня только что вовсе и не рвали на куски, что обнаружилось только сейчас, во-вторых, на моих глазах, кости стали срастаться, раны затягиваться, одежда восстанавливаться. Через минуту я был как новенький, будто ничего и не бывало.

Баал-берита, тем временем, поднял стальную заслонку драконьей конуры, чем опять поверг меня в ужас. Однако дракон, высунувший оттуда свою морду, выглядел вполне мирным и дружелюбным. Он стал лизать Баал-берите руку, будто та была намазана медом, бил по стенам конуры своим хвостом, как в бубен колотушкой, отчего та ходила ходуном, и преданно смотрел на писаря Ада своими красными, как спелые помидоры, глазами. Правый его глаз был на месте, словно я не касался его и мизинцем!

– Яшка, Яшенька! – приговаривал Баал-берита, почесывая зверя за ухом. – Молодец Яшка, хороший Яшка! Сиди тут смирно, тут все свои!

Баал-берита махнул мне рукой:

– Пошли, Коля, он умный, все понимает, больше тебя не тронет.

Дракон вылез из конуры и затряс всем телом так, как это делает собака, отряхиваясь от воды. А мы с писарем направились к железным воротом крепостной стены, но я все же пару раз опасливо оглянулся на зверя, однако тот уже спрятался в конуру обратно.

– Понимаешь, Коля, – говорил писарь Ада, взяв меня под руку, – в Аду есть все те же чувства, что и на Земле: любовь, боль, страдания, радость. Но смерти нет, ведь мертвые не умирают.

– Слава богу, – буркнул я, все еще окончательно не отойдя от пережитого.

– А вот Его не поминай зря всуе, – сделал мне писарь замечание с острой колкостью в голосе.

Подойдя к крепости, я был неприятно поражен и чертыхнулся. На дубовой кованой двери красовалась лысая, улыбающаяся голова, прибитая к ней в лоб дюймовым гвоздем. Из-под него струилась по лицу кровь и капала на землю, словно голову пригвоздили всего минуту назад. Я узнал эту голову – она принадлежала бывшему первому секретарю ЦК КПСС – Никите Сергеевичу Хрущеву.

Заметив мою заминку, Баал-берита рассмеялся:

– Не бери в голову, Коля. Это всего лишь живописный муляж. У нас здесь нет мертвых, есть только муки для них. Сталин невзлюбил Хруща за его предательство после своей смерти, за съезд его этот гребаный разоблачительный двадцатый, вот и приказал тут муляж его прибить.

Баал-берита поставил шелбан лысой голове, которая в этот миг открыла глаза и укоризненно посмотрела на писаря, и отворил калитку.

Внутри мощеного булыжником двора возвышался небольшой замок средневековой архитектуры, присущей Кавказу: главная башня была метров в десять высотой, с окнами на самом верху, а остальное строение за ней – раза в два пониже и плотно обоснованное на земле. Сам двор был пуст, если не считать колодец, разместившийся у ворот, и черный автомобиль «Руссо-Балт», стоящий рядом с ним, словно конь у водопоя – на нем Сталин ездил еще в двадцатые годы. Вокруг – ни души.

Минуя дубовую дверь, мы вошли в замок и оказались в узком кольцевом коридоре. Он освещался электрическими лампочками, выполненных под свечи. Сами лампы размещались в золоченых канделябрах, ввинченных в полированные каменные стены и также мерцающих наподобие свечей. Далее мы двинулись по этому коридору мимо немногочисленных дверей, напоминавших своими формами двери какого-то крупного советского учреждения. У одной из них Баал-берита остановился и, с легким скрипом открыв ее, поманил меня за собой.

И мы оказались… в Кремлевском кабинете Сталина. Я узнал его по кинофильмам, которые показывали про вождя. Дубовые панели вдоль стен, тэобразно поставленные два стола – один Сталина, с бархатной зеленой столешницей, другой – полированный и длинный, с придвинутыми к нему стульями с кожаными сиденьями, для приглашенных руководителей страны, портрет Ленина – за спинкой кресла Сталина. На самом столе генсека – телефоны с гербом Советского Союза на дисках, чернильный мраморный прибор, стакан с карандашами и пресс-папье, стопка листков исписанной бумаги, а рядом – два томика каких-то сочинений. Вся обстановка простая, спартанская, ничего лишнего. Кроме, пожалуй… телевизора «Рубин». При Сталине телевизоров не было, так только, первые образцы появились к концу его жизни, тем более – в его кабинете они не стояли никогда. А тут…