Четыре жизни Хелен Ламберт - Констанс Сэйерс

Соседка, которая как раз пришла из продуктового магазина, увидела, что мы стоим перед дверью, и бросила на нас подозрительный взгляд.

– Вы ищете мадам Фурнье?

– Да. – Услышав, что женщина говорит по-французски, я, в свою очередь, тоже перешла на прекрасный французский язык.

– Она больше здесь не живет. – Миниатюрная женщина пыталась открыть замок. Пальцем она опустила очки на переносицу. – Она переехала в дом престарелых в другой конец города.

– О… А у вас есть адрес? – Я начала рыться в сумке в поисках ручки.

– Вы ее родные? – Женщина явно настроилась защищаться.

Вопрос показался мне странным, и я выпрямилась.

– Да. Я ее внучатая племянница.

– О, – промолвила женщина. – Она никогда о вас не упоминала.

Я одарила ее улыбкой.

– Я приехала из Штатов, чтобы встретиться с ней лично.

Женщину, казалось, впечатлило последнее заявление, и лицо ее в одночасье смягчилось.

– Я решила, что вы парижанка. Вы говорите без акцента. Подождите, я дам вам адрес.

Отлично. Вплоть до прошлой недели я вообще не знала ни слова по-французски, но теперь заговорила как настоящая парижанка.

Женщина, Ив, не просто дала нам адрес. Она позвонила в дом престарелых и предупредила о приезде внучатой племянницы мадам Фурнье. А потом приготовила нам чудесный кофе.

Когда мы вышли из здания и направились по улице, Микки развернул карту, нарисованную Ив.

– И кто сказал, что французы негостеприимны?

– Она была очень дружелюбной, да? – Я смотрела в iPhone. В роуминге мне пришлось подключить какой-то сумасшедший тарифный план, чтобы получать сообщения Люка. Вот только Люк, как оказалось, их не оставил.

– Эй, я не знал, что ты говоришь по-французски! – изумился Микки. – Еще и без американского акцента.

– Опухоль, должно быть, парижских кровей.

Клянусь, я слышала, как он фыркнул.

– Значит, мы воткнем в мадам Фурнье булавку? – Микки продолжал изучать карту, пока мы поднимались на холм к новому комплексу. – У тебя же есть план, как взять кровь у этой бедной женщины?

– Я пока думаю, – отрезала я.

– Не злись, – отозвался Микки. – А вообще у тебя около пяти минут, чтобы придумать план.

Если бы дом престарелых Шаллана располагался в Америке, он бы точно находился в Топике. Все французское очарование потерялось в ту же минуту, как мы зашли в дверь. Казалось, все организации подобного типа во всем мире выглядят одинаково. Диваны цвета пыльной розы в стиле чиппендейл с цветочными подушками; низкие столики, покрытые толстым стеклянным протектором. Тихо играла французская версия песни «Close to you» группы Carpenters, в то время как ящики с папками скрипуче открывались и закрывались. При входе нам пришлось заполнить бумаги, и я сразу заметила, что французы были приверженцами подобных процедур. Приятная с расстояния консьержка с порога дала понять, что мы никуда не пойдем, пока она не проверит, правильно ли заполнены графы. В знак протеста Микки подписался как Лоренцо Ламас и вручил мне ручку, чтобы я проявила такой же творческий подход. Я подписалась как Дороти Хэмилл. Мы с Микки иногда делали так с нашими именными значками на конференциях, чтобы поиздеваться над остальными. Консьержка проверила, чтобы графы «nom»[49] и «visite»[50] были заполнены.

– Quatre gauche,[51]– объявила скучающая женщина, указывая в коридор.

– Что это значит?

– Четвертая комната слева.

В коридоре пахло мочой, кремом для лица и какой-то неаппетитной едой, которую я отдаленно опознала как морковь. Это была отвратительная комбинация запахов. Место, где умерла моя бабушка, пахло точно так же. Освежитель, которым пользовались сотрудники, чтобы скрыть запах мочи, в конечном итоге только усиливал его.

В четвертой комнате рядом с сидящей в кресле пожилой женщиной стояла медсестра. У дамы из левой руки брали кровь. Микки тотчас повернулся ко мне с диким взглядом.

– Заберем пробирку, – прошептал он под нос.

Я зашла в комнату, а Микки остался рядом с тележкой медсестры. Если она оставит каталку, уйдя в следующую комнату, то Микки запросто сможет стащить кровь мадам Фурнье. Я молча посмотрела на тележку медсестры, и Микки кивнул.

– Не облажайся, – прошептала я. – Забери правильную.

– Тащи свою задницу с опухолью в комнату к старушке, Дороти Хэмилл.

Я улыбнулась медсестре, которая подошла ко мне, снимая латексные перчатки.

– Вы родственница?

– Да. Я приехала из Соединенных Штатов. Занимаюсь генеалогией. – Я посмотрела на пузырек с кровью. – С бабушкой Мариэль все в порядке? Вы у нее кровь брали?

– У нее диабет, – объяснила она, – и некоторые проблемы с почками. Надеюсь, вы не собираетесь с ней разговаривать, потому что в последнее время ее слабоумие усилилось. Ей даже пришлось переехать сюда из квартиры. Бывает, что ей становится лучше, но… – она бросила взгляд на Мариэль Фурнье. – Сегодня, к сожалению, вам не повезло.

Я решила, что французские законы о конфиденциальности в области здравоохранения мягче, чем в США, потому что не могла поверить, что медсестра только что выложила мне всю информацию. Что-то здесь было странно. Потом я вспомнила, что Ив тоже была к нам слишком добра. Медсестра выглядела озадаченно, и тогда я поняла, что видела это выражение раньше – на лице сенатора Хиткоута, когда предложила рассказать о кандидатуре на пост вице-президента. У меня появилось предчувствие.

– У вас что-то на рубашке. – Я указала пальцем, решив начать с чего-то простого. – Я подержу пробирку, а вы отряхнитесь.

Микки стоял в дверях с распахнутыми от удивления глазами.

Медсестра без колебаний протянула мне пузырек и начала отряхиваться.

– О ужас, – пробормотала она. – Что это такое у меня на одежде?

– Не знаю. Похоже на грязь, – предположила я, указывая на идеально чистую белую пуговицу. – Вам лучше сразу ее смыть.

– Да-да, я так и сделаю, – выпалила женщина, спеша по коридору. – Merci.

Я с улыбкой ей помахала.

– Пора убираться, – торопил Микки. – Это было великолепно!

– Подожди, – попросила я.

Зайдя в палату Мариэль Фурнье, я увидела перед собой женщину. Она смотрела в окно. Мадам не была похожа ни на Дельфину, ни на Мишеля Бюссона. Я не знала, что именно хотела узнать, но женщина вдруг заметила меня и улыбнулась.