Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький

Очень нахваливал Леонида и меня за первую половину «Троих», а о второй сказал, что «это анархизм, злой и жесткий».

Получил письмо от В[ладимира], сообщает, что в Англии скоро начнет выходить новый Magazine «The Life», что в переводе на русский язык, кажется, будет звучать так: «Жизнь». Не одобряю. Зовет меня лечиться. Нет, пока не поеду. Вы не намерены писать в Англию? Мне советуют скорее продавать право издания рассказов. Опять-таки — нет. Особенно теперь, ввиду предположенного дешевого издания, с которым хорошо бы поторопиться — ибо — все мы ходим под богом.

Здоровье мое — слабо. Есть признаки, кои позволяют мне думать, что чортовы коховские палочки вновь собираются напасть на меня.

Будете писать, сообщите поточнее время, когда я могу Вас увидеть здесь. Это очень важно для меня.

Пока — до свидания!

А. П.

183

А. П. ЧЕХОВУ

Между 28 и 31 декабря 1901 [10 и 13 января 1902], Олеиз.

Дорогой Антон Павлович!

Читали «Волшебный фонарь» Ганейзера в «Пет[ербургских] вед[омостях]» от 25? Удивительно нелепо и пошло, никогда, за всю жизнь не читывал подобной ерунды. Чувствую в ней что-то нехорошее — но не могу понять — что?

Послушайте: Вам с Марьей Павловной нельзя приехать в Олеиз встречать Новый год? Ночуете здесь, устроим Вас хорошо, покойно. Будет у меня Миролюбов петь, Алексин, Магит, Балабан, Гольденвейзер, Средины, Ярцевы и — больше никого.

Приезжайте, если это возможно, закутайтесь хорошенько и валяйте. Если да — сообщите в Олеиз по телефону.

Кланяюсь Вашей маме, а Марии Павловне передайте записочку.

А. Пешков

184

В. С. МИРОЛЮБОВУ

Декабрь 1901, Олеиз.

Спасибо, брат, за присланную книгу и за интересное письмо.

Поведение Мережковского еще один — и, право, лишний! — раз подтверждает мое мнение о нем. Это жулик, это — маленькая, умная бестия. Речами о боге, о Христе он хочет добиться каких-нибудь благ жизни, чего-нибудь для удовлетворения честолюбивой своей душонки. Ты увидишь! Не верь ему, и, если он зажжет себя, облив маслом, — будет гореть и славить бога, — все равно! — не верь! Это он для того сделает, чтобы говорили о нем, чтобы памятник поставили ему. Геростратишко! А помни, что Геростратишке все равно чем прославиться, он не только храм сожжет, он и Христа предаст.

Посмотрел бы я на всех этих искателей бога, с которыми ты возишься! Думаю, что все это — людишки, принявшиеся бога-то искать от стыда пред собой за пустоту своей жизни или от страха перед противоречиями ее. Видят они, что человека все тяжелее давит произвол свиней, упоенных властью, видят, что человек невыносимо страдает около них, совести в них — этой русской, блудливой и трусливой, как воображение онаниста, совести — немного есть, и вот люди, не имея силы и храбрости смело встать на защиту попранного властью человеческого права жить, свободно перестраивая порядки жизни, — люди эти лицемерно уходят в уголок, где спокойно рассуждают о Христе. Кто верует — тот не рассуждает, рассуждает тот, кто хочет прожить поспокойнее, поосторожнее. Рассуждают, душечка, больше из чувства самосохранения, а по нынешним временам рассуждают только одни сукины дети, потому что хорошим-то людям и наедине с самими собой — рассуждать не дозволено.

На тебя среди них я смотрю так: ты — наказание, уготованное им за ложь и лицемерие, в твоей прямой и искренней душе уже теперь должно зреть возмущение против их. Ты не должен и не можешь выносить такие выходки, как выходка Мережковского.

«Стало быть, нечего и рассуждать», — сказали тебе он и попы, когда ты признал, что Т[олстой] Христа богом не считает. Ты не умел возразить им. Но — будет час, и, ей-богу, ты скажешь им что-нибудь вроде этого: «Сволочи! Да разве в том дело, кто Христос? Что вы виляете трусливыми, собачьими хвостами? Что лжете, лакеи изуверов и насильников? Суть в том — соединимо ли учение Христа — бога или человека, — которого вы любите, по словам вашим, — с тою жизнью, которой живете, с тем порядком, которому вы рабски служите, с тем угнетением человека, которое вы — не споря против него — утверждаете? Где установил ваш Христос, чтоб человек на человеке верхом ездил, а вы везущего, озверевшего от усталости кроткому терпению учили? И для чего Христос вам, если есть полицейский? И для чего вам церковь как дисциплинарное учреждение для воспитания угнетенных, если есть казаки, которые могут избить и перестрелять их, угнетенных-то, в случае, коли они заартачатся».

Сказав что-нибудь в этом роде, ты дай две-три хороших плюхи наиболее ревностным христианам, вроде Митьки Мережковского, и — уходи к своему огромному делу, которое скорее даст тебе покой душевный, чем разговоры с прелюбодеями и трусами страха жизни ради. Крепко жму руку!

Твой А. Пешков

Ан[тону] Пав[ловичу] сказал. Он — обещает скоро. Я тоже, наверное, подтяну себя поскорости.

185

Б. А. ЛАЗАРЕВСКОМУ

Не ранее 12 [25] ноября — декабрь 1901, Ялта.

Г. Борису Лазаревскому.

Вы спрашиваете — найдется ли такая фирма, которая издала бы Ваши рассказы, как следует?

Как я могу это знать? Никаких отношений с книгоиздательскими фирмами я не имею — кроме «Знания». Но эта фирма не возьмется за издание Ваших рассказов, ибо тем задачам, которые она преследует, Ваши произведения не отвечают.

Стоят ли Ваши рассказы того, чтобы их выкупить у старого издателя?

Не берусь решить этот вопрос, решить его можете только Вы сами. Считаю нужным указать на то, что сами Вы определяете Ваши рассказы, собранные в книжке, как «кислые».

С В. Г. Короленкой я не переписываюсь и писать ему по поводу Вашего рассказа — не буду. Относительно Горбунова — я не понял, что именно нужно мне сделать? Запросить его, почему рассказ Ваш до сей поры не вышел? Удобнее сделать это Вам непосредственно.

Литературный фонд издает только те произведения, доход с которых поступает, по воле автора, в его пользу, т. е. в пользу фонда.

За присланную книжку — спасибо. Рассказы, напечатанные в газете, возвращаю. Я прочитал их и советую Вам от души — не торопитесь выпускать Ваши вещи отдельным изданием. Еще успеете сделать это. Три года газетной работы — не великий искус для человека, который — как Вы говорите — любит литературу.

А. Пешков

186

К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ и М. П. ЛИЛИНОЙ

Конец 1901 — начало 1902.

Дорогой Константин Сергеевич!