Ключ к полям - Ульяна Гамаюн

Новая волна восторженных оваций вынесла на сцену тощего типа (фисташковый господин из цирка, вспомнил я), за ним, как Афродита из пены, появилась под конвоем ослепительных прожекторов девушка-волан (дама в алом платье!). Их яркие, богато украшенные костюмы составляли дуэт. Тощий торжественно катил деревянный щит, девушка несла ножи, пританцовывая и пощелкивая ими, как кастаньетами. Они были без масок («Влюбленные не носят масок», – продекламировал кто-то у меня в голове).

– А вот и мятущаяся душа! – провозгласил карлик.

Из-за кулис нерешительно выступил Арлекин. Я внутренне сжался и в то же время почувствовал себя совершенно свободным, как человек, после мук неизвестности узнавший самое худшее. Она была в черной полумаске и слишком далеко, чтобы можно было разглядеть лицо, но в том, что это Жужа, не было никаких сомнений. Приплясывая на манер своего лилипута-эквилибриста, яркая, в шапочке с заячьим хвостом, с кошельком на поясе, она подошла к Пульчинелле, и они, взявшись за руки, поклонились. Затем Арлекин подскочил к щиту, который тощий субъект установил в правом углу сцены, и, широко улыбаясь, стал к нему спиной. Девушка-волан подошла к карле и присела, протягивая ему подушку с разложенными на ней ножами.

– Какой же выбрать? – с наигранным замешательством спросил тот, водя пальцем по ослепительной стали.

– Побольше и поострее! – крикнул кто-то из зала. Бригелла?

– Желание публики – закон!

Эффектно вытянув огромный нож без рукоятки (по стальному лезвию пугливо пробежала радуга), Пульчинелла подошел к краю сцены и заговорщическим шепотом обратился к зрительному залу:

– Артисты нуждаются в помощи зрителей. Кому не жалко платок?

У сцены завозились. Смешливое прысканье, приглушенные пререкания, и вот уже подсвеченная синим кристальная ручка Офелии с того света протягивает низкорослому принцу датскому газовый желто-зеленый шарфик.

– Не то! Не то! – скорчил гримасу принц. – Что-нибудь поплотнее!

Снова возня. Какой-то толстяк, протиснувшись к сцене, замахал белой тряпицей. Пульчинелла присел, разглядывая то ли толстяка, то ли его платок.

– Сдаетесь? (Смех в зале.) Скажите честно, вы им уже вытирали нос, дружище? Это будет доведено до сведения королевского Совета.

Бурный протест толстяка, общий смех.

– Ладно, минуточку внимания! Вот перед вами клинок, который, прошу заметить, заточен с обеих сторон. Обоюдоострый клинок во тьме.

Карлик подбросил платок над ножом, и тот, коснувшись лезвия, был с легкостью рассечен на две половины. Продемонстрировав впечатленному залу обе половинки, он связал их узлом и с преувеличенными расшаркиваниями протянул владельцу:

– Премного благодарен, сэр Джон. А теперь приступим!

Он обернулся к Жуже, которая за время затянувшейся прелюдии успела уже заскучать. Пульчинелла потоптался на месте, разминая ноги, как бегун перед продолжительной дистанцией, затем, сверкнув зубами, стал прицеливаться. Колокольчики, словно почуяв недоброе, заволновались. Я, безусловно, понимал всю фарсовость происходящего, но тревожное ощущение надвигающейся беды заставило меня двинуться сквозь толпу к сцене. Я шел как безвольная, влекомая страхом марионетка – именно страх переставлял моими ногами.

Барабанная дробь, глухой присвист, пружинистый чирк по воздуху, удар – подняв глаза, я понял, что метатель действительно «приступил». Арлекин блестел беззаботной (чересчур беззаботной) улыбкой, карла весело клубился по сцене. В деревянном щите, у самого уха Арлекина, дрожал в бессильном гневе нож. Я замер на месте: выходит, не фарс? Арлекин – руки в стороны, ноги широко расставлены, сладкая улыбка и влажные огоньки глаз в прорезях полумаски – приготовился к следующему «броску». Но я не знал еще всего ужаса: пока Пульчинелла гримасничал и целился, Арлекин, вместо того чтобы, затаив дыхание, неподвижно стоять на месте, стал выделывать акробатические кульбиты: изгибался лозой, становился на цыпочки, подпрыгивал, по-лебединому вытянув шею, балансировал то на одной, то на другой ноге... В которую из многочисленных Жуж целился карлик?

Бросок. Аплодисменты. Улыбка Арлекина. Исступленная злоба ножа в деревянном щите. Скрывшаяся было девушка-волан снова выпорхнула к карле: в руках у нее был плотный черный шарф.

– Желающие могут проверить абсолютную непрозрачность реквизита! – торжественно возвестил Панч.

Пока желающие щупали и примеряли иллюзионистский аксессуар, тощий господин выкатил стул на колесах с деревянной спинкой, и Арлекин, весело его оседлав, стал медленно вращаться. Шарф вернули, подтвердив его неоспоримые ослепляющие свойства, и девушка, присев на корточки возле Пульчинеллы, завязала ему глаза. С ядовитой гримасой на белом лице он долго, растягивая удовольствие, целился и стал метать, один за другим, семь ножей. Все они, с голодным урчанием разрезая пространство, глубоко врастали в спинку стула. Арлекин, не прекращая вращение, кажется, даже подмигивал зрителям. Меня мутило. По вискам скатывались на шею крупные капли пота. Я где-то слышал, что ассистент метателя испытывает страх, только когда мимо головы пролетают первые два ножа. Раньше я думал, что после он погибает. Жужу, похоже, ножи не смущали нисколько, ни два первых, ни пять последних.

Купаясь в рукоплесканиях, карлик стащил повязку и с озадаченной миной, не предвещающей ничего хорошего, подошел к краю сцены. Арлекин снова пристроился у щита. Стул унесли. По рядам волнами ходили «Потрясающе», «Как он это делает?», «Гипноз», «Оптические иллюзии», «Фокусы».

– Никаких фокусов, дамы и господа! Музицирование, жонглирование, актерство и загадывание загадок! А знаете, я что-то притомился. Да и скучновато становится.

Протесты и нытье из зала.

– Нет, лучше вот что: кто из вас не побоится занять мое место? А? Есть смельчаки?

Я шумно вздохнул. Ледяные мурашки забегали по спине. Жужа, тем не менее, выглядела спокойной и безучастной.

– Ну, кто? – взывал к притихшей публике неугомонный карлик, гипнотизируя темный и безмолвный, как старый колодец, зал. – Да тут одни трусы собрались!

Счастливый, что «тут одни трусы собрались», я не сразу заметил взбирающегося на подмостки похожего на огромного вареного краба Панталоне, а заметив, не сразу осознал значение свершившегося. Смельчака тискали, тетешкали, как румяную куклу; карлик со злорадной елейностью его обихаживал, дергал за плащ, хвалил желтые, с загнутыми носками туфли, примерял его стариковский красный шерстяной колпак. Зал гудел, зал ликовал. Несмотря на землисто-красную маску, скрывавшую бо#льшую лица, острые усы и конусовидную бородку (а может, именно поэтому). я узнал его. Это был номер четвертый, червяк (в этих узких красных штанах и жилетке еще бо#льший червяк, чем в прошлую, и единственную нашу встречу), – человек, который будил во мне первобытную жестокость и глубочайшее отвращение. Я вспомнил жовиальных, похотливых танцоров Брейгеля-старшего: хищный и тупой блеск в глазах, чудовищная мошна и красное, льнущее к дородному телу облачение. Этот слизень, даром что тщедушен, был определенно с этими приапами в родстве. Я не знал, на что может решиться этот несчастный, я, по большому счету, не верил в то, что он способен на что-либо решиться, но ясно было одно – я должен быть там, у сцены, или на сцене, если потребуется.