Ключ к полям - Ульяна Гамаюн

– Панталоне, отвечайте!

– Да, пусть наконец ответит! Пусть скажет, что все это надуманная, злобная чушь! – Жужа села на пол у щита. Зал зачарованно молчал. – Только пусть говорит нормальным, человеческим голосом. Блеянья я не вынесу... Сергей, все это чушь?

– Панталоне...

– Нет. Ты почти все угадала... Даже про клетчатые тапочки и носки...

Жужа закрыла лицо руками. Стала раскачиваться, всхлипывая, сотрясаясь всем телом. Карлик подскочил к ней, принялся успокаивать, но Жужа отняла руки, и стало ясно, что она давится и не может сдержать дикого, истерического хохота.

– Даже... про тапочки... – прерывисто выдыхала она.

Карлик вышел на середину сцены и со вздохом проговорил:

– Я думаю, дамы и господа, на этом можно завершить этот в высшей степени неожиданный этюд. Спасибо вам, дорогой Червяк...

– Нет! – крикнула Жужа из своего угла. – Пусть мечет топор... или нож... или что там у вас...

– Я не могу. – Панталоне выпустил нож, и тот с плотоядным лязгом шлепнулся на пол.

– Он не может.

– Нет, пускай!

– Занавес! – скомандовал Пульчинелла, и неповоротливые складки устремились друг к другу, закрывая от нескромных взоров сцену, где застыли три фигурки – скорбный иссиня-черный триптих. Под конец высунулся Пульчинелла и, блеснув ровными зубами, отчеканил: – Тех-ни-ка у-бий-ства!

Отсалютовав залу своим колдовским колпаком, шут скрылся за кулисами. Невидимый маэстро врубил музыку, и по залу прокатилось: «И полетели ножи и стаи упреков... »

Только честно: вы любите пятницы? До искр в глазах, до сладкой и мучительной оторопи, до мурашек по коже, до как-хорошо-будто-окунаешься? Если да, мне жаль вас, потому что вы – человек не очень счастливый или очень несчастливый (состояния близкие, почти тождественные, с эфемерной разницей в частице, то цепляющейся за счастье, то обеими руками его отталкивающей) и пять дней в неделю занимаетесь тем, что вам тошно, скучно, мучительно, что противно вашей природе, группе крови, полету мысли, разрезу глаз и чем, из элементарного человеколюбия, вам никогда не стоило бы заниматься. С другой стороны, сложись все по-другому, у вас не было бы пятниц. Не пятниц и не Пятниц, а ПЯТНИЦ, понимаете?

Один мой знакомый говорил «пятничка», и в этом уменьшительном выражалось все, что тогда с нами происходило. А было душное лето, раскаленная добела коробка (вроде тех ящиков, в которых фокусник прячет девушку в ослепительных одеждах или провозят контрабандой всемирно известного шпиона) со скупыми отверстиями для кислорода вместо окон, с видом на голую, в пятнах свалявшейся амброзии и перелетного мусора равнину – жилище-архетип, в которое некоторые дельцы с тупым упорством норовят загнать программистов, и ненавистная, унизительная, принеси-подайная работа тестера, которую здесь понимали как гибрид пажа с клистирной трубкой. Только так и осознаешь, что свобода – не просто философская категория, что ее-то как раз и можно потрогать руками, потрогав – уцепиться, уцепившись – бежать с нею без оглядки.

Вся моя жизнь после ВУЗа – это бесконечная сага о пятницах. Жизнь в ожидании пятницы – жизнь неправильная, болезненно истончившаяся. Ожидание – само по себе мука, но ожидание невоплощенное – мука вдвойне. Очень часто пятницы таяли, так и не наступив, сместившись на субботу, воскресенье, а там, глядишь – и снова понедельник. Все мои работодатели, все без исключения, были прожорливы по части пятниц, и в этой радипятничной жизни пятниц оказалось до смешного мало. Человек всегда ценит то, в чем ему настойчиво отказывают. Я ценила пятницы.

По пятницам хляби небесные разверзаются у меня под ногами, я окунаюсь в них, лечу, падаю вниз головой, как Алиса вслед за кроликом. Всю неделю я живу, как человек, одержимый тайной и запретной страстью, живу с образом пятницы – огромного чертового колеса на сером горизонте. Когда она приходит – пятница, – когда она подкатывает, я с замиранием сердца усаживаюсь в яркую кабинку, и взмываю, и парю над деревьями, и смотрю на жизнь.

Поймать тот самый миг, когда пятница уже наступила (потому что наступает она не сразу, 10 AM «пятницы» – это все еще четверг), крайне трудно. Обычно это случается после четырех, в зеленовато-оранжевые минуты наступающего вечера, – впечатление такое, что тюремщик склонен выпустить узницу, только выспавшись после обеда. Еще сложнее, чем поймать пятницу, ею насладиться, потому что заканчивается она раньше нуля часов нуля минут того же вечера. Иногда бывает, что уже через час после пяти – не пятница, а суббота.

Когда появился Бип, пятницы, озаренные предвкушением интересного вечера, стали еще притягательнее. Поначалу, правда, я сторонилась шумных сборищ, отсиживаясь у себя в комнате под пугливыми предлогами, но Бип не успокоился, пока обманом, криком и лестью не заманил меня в свою громогласную компанию.

Иногда пятничные интермедии в коловороте будней исполнялись вне дома – мы ехали в «Балаганчик». По огромному, битком набитому залу расхаживал яркий, как язык пламени, Ижак и сыпал во все стороны едкими ремарками. Публика была разношерстная, разных колод, немыслимых мастей, от острых скул инженера до кувшинного рыла депутата, которые, столкнувшись на улице, при свете дня, брезгливо отшатнутся друг от друга, но здесь, под этими шумными сводами, всякая субординация была так же неуместна, как разговоры о судьбах мира на детском празднике. Разжалобить великана в красном шарфе было делом невозможным, рассчитывать на поблажки не приходилось никому. И если вдруг жизнь отступала перед общепринятой моралью, подсовывая ему добрейшего принца и склочного нищего, то он так прямо об этом и заявлял. Ижак – этот либерал в кубе – не связывал узость взгляда с шириной зада.

«Ба! Кто к нам пожаловал! – раскатисто гремел Ижак на весь зал, поправляя свой бесподобный алый шарф. – Василенко-куриное суфле с новой потаскушкой! Пардон, мадам Василенко, не узнал вас с новыми губами. Как поживаете? Я? Прекрасно, как видите. Прошу сюда, к мадам Непейводе, вот так, плечом к плечу с этой грымзой». «А вот и Миронов! Талантливейший бизнес-аналитик. Сюда, Мироша, к этим очаровательным лошадкам в золотой сбруе, закажешь им по коктейлю. Что? Не хочешь? Вы только посмотрите на этого обмылка! Такой молодой – и уже жлоб!» «А вот идут радости плоти! Зубоскалю? Да не в одном глазу, Танечка, детка! Дамы и господа, поворотите ваши рожи, будьте столь любезны! Перед вами не кто-нибудь, а Эвелина Чудлай, Жанна Д’Арк современной поп-индустрии! Как концерты? Как голос, еще не прорезался?» «Внимание! Прошу всех заткнуться и оторвать глаза от салатов! Этот пухлявый господин с тщательно промытыми морщинами и круглым брюшком – не кто иной, как Тимофей Пацюк, старший девелопер из «Запарка». Что? Не «за», а «три»? А, может, «зоо»? Что за названия у этих фирмочек, язык сломать можно! Да, это тот самый Пацюк, который первым бежит с тонущего корабля, прошу любить и жаловать. Клиентов «Трипарка» просят не беспокоиться, я рукоприкладства у себя в заведении не допущу! Что нового, Тимуся? Что впендериваете в этом месяце, халтурщики? Новая кульная фича, говоришь? Шикарно! Никто не тестил, как всегда? Тестил? Ты сам? Эх, Тимончик, твою бы энергию да в нужное русло! Вагоны разгружать или асфальт укладывать. Золотой бы был работник! Ну, и какие баги намечаются? Твои фирменные или будет сюрприз?»