Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры - Найо Марш

— Мы здесь! — крикнула леди Брейсли. — А вот и пленка. Сколько хлопот! Приходите к нам сегодня вечерком выпить. Наверное, это гадко, правда, но невозможно не испытывать облегчения. Я имею в виду, что этот противный Джованни меня пугает. Кеннет знает, что я вам сказала. Поэтому стоит отпраздновать, как вы считаете? Или нет?

Кеннет смотрел на Аллейна с совсем уж неприятной полуусмешкой. Его губы шевелились. Аллейн наклонился вперед.

— Что мне делать? — едва слышно проговорил Кеннет.

Аллейн ответил леди Брейсли:

— Боюсь, сегодня у меня вечер занят. — И Кеннету: — Вы плохо выглядите. На вашем месте я бы обратился к врачу. Могу я получить пленку?

Молодой человек протянул ее. Картонная коробочка была влажной.

— У вас, по-моему, и пленка баронессы, не так ли?

— О господи, да? Да, конечно. Где, черт возьми… Вот!

Кеннет достал ее из отделения для перчаток и протянул Аллейну.

— Можем мы вас подвезти? — с величайшим участием спросила леди Брейсли. — Позвольте же вас подвезти.

— Спасибо, нет. У меня еще есть тут дела.

Спортивный автомобиль рванул с места и, опасно маневрируя, встроился в поток машин.

Аллейн вернулся в здание.

Он нашел Бергарми и взял у него имя и рабочий адрес фотоэксперта. Бергарми позвонил тому и договорился, чтобы пленки проявили немедленно.

Он предложил Аллейну проводить его до фотолаборатории, и когда они туда пришли, разговорился о собственном отношении.

— Я заходил, — поведал он, — посмотреть наши фотографии. По правде говоря, ради проформы. Дело против Свита совершенно доказано на основании одних только показаний Джованни Векки. Он теперь признается, что знал о некой связи между Свитом и Мейлером, и клянется, что слышал, как Мейлер угрожал Свиту разоблачением.

— Ясно, — протянул Аллейн, — разоблачением чего? И кому?

— Джованни считает, синьор, что Мейлер знал об уголовном прошлом Свита в Англии и, узнав вас, угрожал раскрыть вам его личность.

— У Джованни очень точные сведения из прошлого, — сухо произнес Аллейн. — Я ни слову из этого не верю. А вы?

— Что ж, синьор, это его предположение! Его доказательство факта я признаю полностью. Важный момент заключается в том, что Свит был в опасности, не важно по какой причине, и что угроза исходила от Мейлера. Тот, разумеется, узнал, что Свита прислал шпионить за ним Зигфельдт. Знакомая история, не правда ли, синьор супер? Обман и вероломство. Простое решение так часто бывает верным. То, что Мейлер был ricattatore[52] и вымогал деньги у туристов, на самом деле не имеет прямого отношения к его убийству, хотя Свит мог надеяться, что это запутает дело. — Бергарми окинул Аллейна быстрым взглядом. — Вы сомневаетесь, синьор супер, верно? — спросил он.

— Не обращайте на меня внимания, — ответил Аллейн. — Я иностранец, господин вице-комиссар, и мне не стоит оценивать Джованни по шаблону английской преступности. Вы своих преступников знаете, а я — нет.

— Что ж, синьор, — широко улыбнулся Бергарми, — вы очень скромны.

Вышел фотоэксперт.

— Готово, синьор вице-комиссар.

— Вот! — хлопнул Аллейна по плечу Бергарми. — Фотографии. Посмотрим?

Они все еще лежали в закрепителе вдоль скамеек в темной комнате. Фотографии комиссара: Виолетта с вывалившимся языком в саркофаге. Виолетта на носилках в морге. Челюсть Мейлера. Детали. Фотографии Аллейна: Мейлер, кусочек шерсти, зацепившийся за ограждение, ступня Мейлера вверх подошвой, застрявшая между зубьями решетки, следы обувного крема на другом ограждении. Разные бумаги, найденные в квартире Мейлера. Обычные снимки, какие бывают в полицейском досье.

А потом, неожиданно, виды Рима. Традиционные фотографии знакомых мест всегда с той же крупной, слегка улыбающейся фигурой где-нибудь на переднем или на среднем плане. Барон, с комичным видом наклонив набок голову, бросает монетку в фонтан Треви. Барон, с властным видом, на Форуме, с видом папы — перед Ватиканом и с воинственным видом — у подножия колонны Марка Аврелия. И наконец, снимок Ван дер Вегелей, сделанный кем-то посторонним: головы в профиль, на египетский манер — ее голова позади головы мужа. Аллейн отметил, что даже уши у них одинаковые — большие, с тяжелыми мочками.

А потом — ничего. Смутные очертания барона у подножия Испанской лестницы, густо затянутые белым туманом. После этого — ничего. Чернота.

— Жаль, — сказал фотоэксперт, — неудачно получилось. Пленку частично засветили.

— Я вижу, — откликнулся Аллейн.

— По-моему, — заметил Бергарми, — вы упоминали, что у баронессы были какие-то затруднения с камерой в митреуме, нет?

— Вспышка отказала. Один раз. Во второй раз она сработала.

— Очевидно, в камере есть какой-то дефект. Или в механизме для извлечения пленки. Попал свет, — повторил эксперт.

— Выходит, — заключил Бергарми, — фотографии саркофага у нас нет. В конце концов, она не так уж и важна.

— Да, — согласился Аллейн. — Действительно. В конце концов. А что касается группы у статуи Митры…

— А, синьор, — сказал эксперт. — Здесь дело обстоит лучше. У нас есть пленка, маркированная «Дорн». Вот, синьор.

Фотографии Кеннета оказались довольно хорошими. Они сразу же опровергли его историю о том, что перед встречей с Мейлером у Аполлона он использовал последний кадр и менял пленку по пути в святилище. По порядку шли фотографии в Перудже. На двух из них был сам Кеннет, в женской одежде, в саду, окруженный какими-то очень сомнительными друзьями, один из которых разделся и, видимо, строил из себя статую.

— Molto sofisticato[53], — заметил Бергарми.

Далее шли фотографии тети Кеннета перед их отелем и путешественников, собирающихся у Испанской лестницы. Дальше, в середине этой череды отпечатков находилась фотография бога Митры.

Кеннет встал достаточно далеко от объекта своего снимка, чтобы включить в него стоявшую на переднем плане баронессу, которая возилась со своей камерой, а за ней — их группу. Аллейн и Софи улыбались по обе стороны от крайне сконфуженного Гранта, а Свит очень ясно хватал Софи за талию. У них был испуганный и скованный вид людей, оцепеневших в темноте от вспышки. Детали стены позади них, их собственные гигантские тени и пухлый божок с его фригийским колпаком, улыбкой и пустыми вытаращенными глазами — все проступало с превосходнейшей четкостью. В Сан-Томмазо Кеннет больше не фотографировал. Остаток пленки он израсходовал на Палатинском холме.

Аллейн подождал, пока пленки и снимки высохнут. Бергарми, сославшись на большое количество работы, сказал, что на этом его оставит.