Королевский генерал - Дафна дю Морье

– Если бы только ты могла поехать со мной в Нормандию, – говорил он.

– Может быть, – отвечала я, – ты не долго там пробудешь. И в любом случае там все будет внове для тебя, ты обзаведешься друзьями и будешь счастлив.

– Отец не желает, чтобы я обзаводился друзьями. Я много раз слышал, как он говорил об этом с мистером Ашли. Он говорил, что в Кане мало англичан и что было бы лучше поехать туда, а не в Руан, и что я не должен ни с кем говорить, и мне нельзя никуда ходить, не поставив в известность мистера Ашли и не испросив у него разрешения. Я знаю, в чем тут дело. Он боится, что я могу налететь на кого-нибудь, кто дружен с моей матерью.

Мне нечего было возразить на этот довод: я чувствовала, что это правда.

– И я не узнаю тебя, – я заставила себя улыбнуться, – когда мы увидимся снова. Уж мне ли не знать, как быстро растут мальчики, как только им исполняется пятнадцать лет. Я это видела на примере моего брата Перси. Через полгода ты станешь юношей с кудрями по плечи, страстно влюбленным в поэзию.

– Хорошенькие же стихи я напишу, – надулся он, – каждый день болтая по-французски с мистером Ашли.

Я подумала, что, будь я и в самом деле его мачехой, я могла бы помешать его отъезду, да, но, если бы я и в самом деле была его мачехой, он бы возненавидел меня. Так что, с какой стороны я ни смотрела на это дело, проблему Дика было не решить. Ему следовало смело глядеть в лицо будущему, как это делал его отец. Итак, Дик с робким Гербертом Ашли пустились в плавание к берегам Нормандии в последний день декабря, взяв с собой вексель на двадцать фунтов – все, что смог им выделить генерал на западе. Дик же помимо этого увозил с собой мою любовь и благословение, которые ничем не могли ему помочь. И когда Дик с мистером Ашли качались на волнах в Ла-Манше между Фалмутом и Сен-Мало, Ричард готовился к штурму Плимута, который на сей раз, если верить его обещаниям, должен быть удачным. Я и сейчас еще вижу, как он сосредоточенно размышляет над картой укреплений Плимута в своей комнате в северном крыле Радфорда. Когда я попросила взглянуть на нее, он со смехом подвинул ее мне, сказав, что ни одна женщина не в состоянии разобраться в этих отметках и крестиках.

И он оказался прав, поскольку мне ни разу не доводилось видеть карты, более испещренной точками и линиями. Но даже мой неопытный глаз мог заметить, что сеть укреплений и в самом деле была впечатляющей, ибо для того, чтобы подобраться к городу и крепости, необходимо было сперва проделать проход в цепи внешних фортов. Он подошел, встал со мной рядом и указал пером на красные крестики на карте.

– Здесь на севере выстроились в одну линию четыре форта, – начал объяснять он, – Пенникомектив, Модлин, Холиуэлл и Липсон. Я предлагаю захватить их все. Заняв их, мы развернем пушки против самой крепости. Мой главный удар придется на Модлин, на другие же форты будет произведено нечто вроде ложной атаки, чтобы вызвать огонь на себя.

Как всегда перед большой схваткой, он был в приподнятом настроении; складывая карту, он внезапно спросил:

– Ты ведь никогда не видела моих парней при полном параде накануне сражения? А тебе бы этого хотелось?

Я улыбнулась:

– Уж не предлагаешь ли ты мне стать твоим адъютантом?

– Нет, я беру тебя с собой. Мы объедем посты.

Был холодный погожий январский день, часы показывали три. Одну из повозок превратили в паланкин для меня, и мы с Ричардом, ехавшим рядом верхом на лошади, отправились осматривать его армию.

Это было грандиозное зрелище, которое даже сейчас, когда все давно закончилось и осада Плимута уже забыта – память о ней хранят лишь официальные записи в городском архиве, – я не могу не вспоминать с благоговением и гордостью. Основная часть его армии расположилась в полях за маленьким приходом Эгг-Баклэнд (не путать с Баклэндом-Монахорумом, где у Ричарда находился штаб), и поскольку там не были предупреждены о нашем приезде, то люди и не помышляли о смотре, а занимались своим делом, готовясь к грядущему штурму.

Первыми о прибытии генерала оповестили вскочившие по стойке «смирно» часовые у входа в лагерь, немедленно раздалась барабанная дробь, за которой чуть в отдалении последовала вторая, а затем третья, четвертая, так что за короткое – таким оно мне показалось – время воздух вокруг меня наполнился барабанной дробью: это в каждой роте давали сигнал тревоги. И мгновенно на мачте взвился пунцовый с золотыми полосами вымпел и затрепетал в бодрящем, холодном воздухе.

Перед нами возникли два офицера, они приветствовали нас шпагами. Ричард в ответ чуть заметно махнул рукой, меня сняли с повозки, и обход лагеря начался. Мое кресло катил молодой рослый капрал.

Я и сейчас ощущаю дым костров, голубыми клубами поднимавшийся в небо, и вижу склонившихся за стиркой над корытами и сидевших перед котлами солдат, вскакивавших при нашем приближении и замиравших по стойке «смирно» подобно стальным стержням. Пехота была размещена отдельно от конницы, и сперва мы осмотрели ее: крупные, мускулистые парни ростом в пять футов десять дюймов и выше – Ричард питал презрение к малорослым и не брал их. Кожа у них была загорелая и чистая – по словам Ричарда, результат жизни на свежем воздухе.

– Солдаты Гренвила не определяются на постой в крестьянские дома, – сказал он, – ибо результат этого всегда один и тот же: лень и потеря дисциплины.

У меня еще свежи были воспоминания о том, как выглядел батальон мятежников, занявших Менебилли. Хотя при первом появлении они и произвели сильное впечатление своими плотными шлемами и мундирами, но очень скоро утратили свой лоск; по мере того как одна неделя сменяла другую, они делались все неопрятнее и грубее, а с угрозой поражения просто превратились в охваченную паникой лондонскую толпу.

Иной отпечаток лежал на людях Ричарда: их по большей части набрали на фермах и болотах Корнуолла и Девона, и это были и по своим речам, и по происхождению простые деревенские парни, попав же под его начало, они через несколько месяцев превращались в профессиональных солдат, сообразительных и проворных, восхищавшихся своим командиром, что проявлялось в том, как высоко они держали голову, когда он к ним обращался, и какой гордостью искрились их глаза. Странный смотр. Я – в своем кресле, на плечи наброшена пелерина с капюшоном, рядом со мной идет Ричард, пылают лагерные костры, на срезанном дерне блестит иней, и всякий раз, когда мы подходим к новой роте, выбивают свою дробь барабаны.

Конница была расположена на следующем поле, и мы наблюдали, как чистили и поили на ночь красивых, холеных животных, многие из которых – что отнюдь не являлось для меня тайной – были взяты в имениях мятежников; лошади били копытами по затвердевшей земле, позвякивали сбруей, а пар от их дыхания поднимался в холодном воздухе, как дым от костров.

За Теймаром, уже в Корнуолле, садилось огненно-красное солнце; опускаясь за холмы, оно бросило последний тусклый зловещий луч на форты Плимута, расположенные к югу от нас.

Мы различили крохотные, казавшиеся черными точками фигурки часовых неприятельской армии на наружных укреплениях, и я подумала о том, скольким людям Гренвила, что окружали меня сейчас, придется принести себя в жертву громовым залпам пушек мятежников. Напоследок, когда настал вечер, мы наведались на передовые посты. Там мы уже не увидели ни чистки снаряжения, ни чистки лошадей; нас встретили безмолвные, неподвижные фигуры, люди для штурма были легко одеты, разговаривали мы шепотом, поскольку от неприятельских укреплений нас отделяли какие-то двести ярдов.