Королевский генерал - Дафна дю Морье

Мне думается, на свете не было худшего пациента, чем Ричард Гренвил, и более невосприимчивой к его угрозам, стонам и проклятьям сиделки, чем Мэтти. Моя же роль, хотя, быть может, и не такая изнурительная, требовала большого самообладания и уравновешенности. Будучи женщиной, я могла не опасаться, что Ричард швырнет мне в голову шпорами, как он это проделывал со своими менее удачливыми офицерами, но я не раз страдала от горьких обвинений, поскольку носила фамилию Харрис; ему доставляло удовольствие говорить мне колкости еще и потому, что я родилась и выросла на юго-востоке Корнуолла, где, по его утверждениям, все женщины были ведьмы и мегеры, а мужчины – трусы и дезертиры.

– Корнуолл пока не дал ничего стоящего, – говорил он, – исключение составляет его северное побережье.

И видя, что ему не удается этим вывести меня из себя, он пытался разозлить меня другими способами – странное времяпрепровождение для больного, не приносившее ему никакой пользы, однако я понимала Ричарда в полной мере, поскольку и мне самой какие-то семнадцать лет назад часто хотелось вот так же дать себе волю, но я никогда не осмеливалась распускаться.

Он пролежал в постели около пяти недель, а затем, к концу мая, уже достаточно окреп, чтобы ходить по комнате с тростью и проклинать при этом свое измотанное окружение за праздность. Когда он в первый раз спустился по лестнице, ото всех только пух и перья полетели: мне никогда не приходилось видеть старших офицеров с такими красными ушами, как были у полковников и майоров, которых Ричард отчитывал в то майское утро. Они смотрели на дверь тоскливыми глазами, как провинившиеся школьники, а в мыслях у них было лишь одно – как бы вырваться на свободу, подальше от язвительных упреков генерала. Так я решила по выражению их лиц. Но, когда, вернувшись с прогулки по площади, я заговорила с ними, желая выразить им свою симпатию, все они как один отметили превосходное состояние здоровья генерала и его остроумие.

– Приятно видеть генерала прежним, – сказал пехотный полковник. – Месяц назад я даже не смел и надеяться на такое.

– Значит, вы не затаили на него обиду за те слова, что он говорил вам сегодня утром?

– Обиду? – переспросил полковник в изумлении. – А почему я должен был затаить обиду? Генерал просто немного поупражнялся.

Способ мышления профессиональных военных всегда был выше моего понимания.

– Когда мой дядя хмурится и ругается – это добрый знак, – вмешался в разговор племянник Ричарда Джек. – Обычно это означает, что он весьма доволен. Но если только вы видите, что он улыбается и разговаривает учтиво, то будьте уверены: тот бедолага, которому адресуются эти знаки внимания, на полпути к гауптвахте. Я сам однажды наблюдал, как генерал пятнадцать минут без передышки отчитывал одного парня и в тот же вечер повысил его в звании, сделав капитаном. На следующий день он принимал пленного – местного эсквайра, кажется, из Барнстапла, – который должен был ему деньги. Мой дядя потчевал его вином, улыбками и знаками внимания – двумя часами позже того повесили на дереве в Баклэнде.

Помнится, я как-то спросила у Ричарда, какая доля правды во всех этих рассказах. Он рассмеялся:

– Моему окружению нравится сочинять обо мне легенды.

Но он не стал их опровергать.

Тем временем Совет принца прибыл в Эксетер, чтобы побеседовать с девонскими комиссарами и выслушать их жалобы на сэра Ричарда Гренвила. Обстоятельства складывались неудачно – я это сразу почувствовала, – поскольку Совет принца возглавлял тот самый сэр Эдвард Хайд, которого Ричард в Радфорде расписал мне как выскочку-адвоката. Думаю, тому передали замечание Ричарда, ибо, когда он в сопровождении лордов Калпеппера и Кейпла прибыл в гостиницу и спросил Ричарда, мне показалось, что он держится весьма холодно и подчеркнуто официально, и я поняла, что он не питает особо теплых чувств к генералу, который столь презрительно окрестил его выскочкой. Меня представили им, и я сразу же удалилась. Уж не знаю, что они обо мне подумали, да меня это и не заботило. Можно было ожидать, что появится очередная скандальная сплетня, будто у сэра Ричарда любовница-калека.

Что в действительности происходило за этими закрытыми дверями, я так никогда и не узнала. Как только эти три члена Совета принца попытались было заговорить, Ричард наверняка перебил их, выпалив тираду обвинений против губернатора города сэра Джона Беркли, который, как открыто заявлял Ричард, только и делал, что ставил ему палки в колеса. Что же до девонских комиссаров, то все они, по словам Ричарда, предатели, пытавшиеся прикарманить деньги, вместо того чтобы выплачивать жалованье их же защищавшей армии.

«Пусть Беркли берет Плимут, раз уж ему этого так хочется, – заявил Ричард. (Об этом он поведал мне уже позднее.) – Бог свидетель, как меня мучает то, что я вынужден держать в осаде этот город, когда куда приятнее действовать в открытом поле. Дайте мне власть, чтобы я мог без помех набрать людей в Корнуолле и Девоне, и я предоставлю в распоряжение принца Уэльского такую армию, которая ни в чем не уступит пуританам Кромвеля». После чего он подал официальный рапорт об уходе в отставку с поста командующего осадой Плимута и отослал лордов из Совета обратно в Лондон за мандатом принца о назначении его на новую должность.

– Я был с ними очень мягок. Пусть Джон Беркли томится под стенами Плимута. Удачи ему!

И Ричард выпил за ужином полторы бутылки бургундского, что печально сказалось на его ране на следующее утро.

Я уже не помню, сколько дней мы прождали королевского приказа, утвердившего бы за Ричардом право набрать войско, но, очевидно, дней десять, если не больше. В конце концов Ричард заявил, что не собирается томиться в ожидании листка бумаги, которую мало кто возьмет на себя труд читать, и приступил к набору рекрутов для новой армии. Он разослал по всему краю своих офицеров, чтобы, пока он болен, они вылавливали бездельников и направлявшихся домой дезертиров. Всем им обещались жалованье и одежда. Оставаясь шерифом Девона (с этого поста он не подал в отставку), Ричард приказал своим старым недругам – комиссарам – собрать для этой цели дополнительные суммы денег. Я полагала, что этим он лишь разворошит осиное гнездо и снова навлечет на себя их гнев, но я всего лишь женщина, и это было не моего ума дело.

Однажды я сидела возле окна и смотрела на собор, и тут увидела, как от гостиницы отъезжает сэр Джон Беркли (тогда он еще не отправился в Плимут), который выглядел мрачнее тучи. В нижних комнатах произошла бурная сцена, и, по словам юного Джека, Джону здорово досталось.

– Я не меньше других восхищаюсь своим дядей, – признался племянник Ричарда. – Он всякий раз одерживает верх над своими противниками. Но мне хотелось бы, чтобы он попридержал свой язык.

– О чем они сейчас спорили? – устало спросила я.

– Вечно одно и то же, – ответил Джек. – Мой дядя говорит, что как шериф этого графства он может заставить комиссаров платить жалованье его войску. Сэр Джон заявляет обратное: деньги должны выплачиваться ему – как губернатору города и командующему осадой Плимута. Спор кончится тем, что они будут драться на дуэли.