Непобедимый эллин - Валентин Леженда

— Я Геракл! — недружелюбно буркнул сын Зевса, и царь мгновенно заткнулся.

Подоспевшая было стража, сбившись в плотную кучку, попятилась прочь из тронного зала.

Лицо Лаомедонта расплылось в подобострастной улыбке.

— О могучий сын Зевса, — сладко проговорил царь Трои, — как же отблагодарить мне тебя за спасение единственной любимой дочери?

— Ну… — Геракл задумался, прикидывая в уме. — От двух быстроногих коней я бы не отказался.

— А от одного? — хитро прищурился пройдоха царь.

— От трех! — азартно выпалил герой.

— Полтора! — с готовностью предложил Лаомедонт.

— М… м… м… давай сойдемся на четырех кобылах! — примирительно кивнул сын Зевса. — Или лучше на пяти.

— Одна лошадь, и это моя последняя цена, — бескомпромиссно отрезал царь.

Ужасно любивший честно поторговаться Геракл медленно обнажил свой меч.

— Хорошо-хорошо, — быстро пошел на попятную царь. — Я дам вам в награду за спасение моей единственной дочери прекрасного белого коня и не менее чудесного циркового пони.

— Согласен! — улыбнулся Геракл, задвигая в ножны божественный клинок и ехидно поглядывая на дергающегося Софоклюса, ибо и морскому ежу было ясно, кто поскачет в Тиринф на этом «чудесном цирковом пони»…

Не успел сын Зевса выйти из тронного зала царя Лаомедонта, как в коридоре его схватила за руку заплаканная Гесиона.

— Чего же ты плачешь, красавица? — участливо спросил сын Зевса. —Лично я не вижу никаких причин для слез. Только что я спас тебя от ужасного морского монстра, затем привел во дворец и передал из рук в руки отцу.

— В том-то и дело, — всхлипывала Гесиона. — Старый маразматик опять что-нибудь со мною сделает. Продаст в рабство или снова принесет в жертву.

— С чего бы это? — ужаснулся Софоклюс.

— Лаомедонт давно хочет жениться на моей тринадцатилетней подружке, а я для него только помеха.

— Вот же старый безобразник! — искренне посочувствовал девушке историк. — Геракл, что же делать?

— Пойдем с нами! — Сын Зевса ободряюще потрепал Гесиону за розовую румяную щечку. — И ничего не бойся!

— Эй, вы куда? — возмутился начальник дворцовой охраны, когда гости проходили через главные ворота. — Царь запретил своей дочери покидать покои!

Ответом ему был тяжелый кулак Геракла.

Прочие троянские солдаты, присутствовавшие в тот момент на царском дворе, поспешно отвели глаза, смотря куда угодно, но только не на мрачно насупившегося сына Зевса. Затем один из троянцев осторожно склонился над распростертым телом начальника, попробовал у того пульс и, повернувшись к остальным воякам, знающе прокомментировал:

— Солнечный удар! К вечеру будет как огурчик…

А Геракл с Софоклюсом и несчастной девушкой уже шагали далеко за стенами неприступной Трои.

Могучий герой обернулся и скептически посмотрел на грозный город.

В принципе разрушить его сын Зевса мог бы за какие-то двадцать четыре часа. Но делать это в тот момент Гераклу было попросту лень. Вот если бы наместе Трои оказался Карфаген… тогда да. Лежать бы ему к утру в дымящихся руинах.

Уцелела в тот раз великая Троя, ибо было ей предначертано погибнуть много позже из-за «прекрасной» Елены и еще доброй тысячи неблагоприятно сложившихся обстоятельств, в том числе и на самом Олимпе.

Оседлав поджидавших на морском берегу дарственных лошадок, эллины в задумчивости поглядели на несколько растерянную Гесиону. Геракл достал сотиус-мобилис и, ничтоже сумняшеся, позвонил самому Зевсу.

— Да, сынок, — страшно обрадовался Громовержец. — С высоты Олимпа я вижу тебя просто отлично. Что случилось?

— Да тут такое дело… отец. — Могучий герой слегка замялся. — Тут нужно одну хорошую девушку пристроить. У вас там на Олимпе вакантные места есть?

— А она хорошенькая? — живо поинтересовался Зевс.

— А ты сверху будто не видишь!

— Да-да, весьма неплоха… вот только… слишком юна. Впрочем, думаю, я смогу ее пристроить в свиту к нашей Афродите.

— Спасибо, папуля! — улыбнулся Геракл и, повернувшись к перепуганной Гесионе, ласково добавил: — Не бойся, крошка, всё у тебя будет чики-пуки…

И через несколько секунд девушка исчезла, чтобы тут же объявиться на светлом Олимпе.

Что ж, пожалуй, это был единственный совершенно бескорыстный (кони не в счет), честный и справедливый подвиг великого Геракла, несмотря на то, что богами он так и не был засчитан.

— Софоклюс, какой у тебя чудесный пони! — улыбнулся сидевший в золотой колеснице Копрей.

— Да иди ты, — огрызнулся историк, которого уже порядком достали всяческие издевательства.

Не посмеяться над хронистом в тот день поленился один лишь оборванный нищий, да и то по причине абсолютной слепоты.

Каждый встречный на дороге в Тиринф обязательно тыкал в Софоклюса пальцем и весело, от души реготал.

Дареный пони и впрямь оказался чудесным, без правой задней ноги, замененной искусным деревянным протезом, который, когда «лошадка» стояла на месте, был почти незаметен.

— А ты всё сторожишь мою колесницу, — похвалил Копрея Геракл, спрыгивая с прекрасного белоснежного жеребца. — Ну и как, кто-то пытался на нее посягнуть?

— Еще как пытался! — закивал посланец Эврисфея, наглядно демонстрируя герою порванную в нескольких местах накидку. — Сегодня я сгонял на ней утром к Эврисфею, затем вернулся на перекресток, и тут мне приспичило в кустики. Пока я вынужденно отсутствовал, два странствующих иудея попытались отодрать от бортов колесницы пару кусков золота, якобы для некоей больной Юзуфи. Но я живо надавал им по пейсам, хотя один из них всё же как-то немыслимым образом изловчился и откусил кусок, там внизу, у правого колеса.

Нахмурившись, Геракл присел у правого борта боевой повозки.

Копрей не врал, кто-то действительно оттяпал кусочек золотой обшивки, оставив в сравнительно мягком металле рваные следы от своих алчных зубов.

— А как этих странствующих негодяев звали, ты, часом, не помнишь? — на всякий случай спросил сын Зевса.

— По-моему, один из них назвался Агасфером, — неуверенно ответил Копрей, — хотя точно утверждать я не берусь.

Могучий герой с чувством ударил кулаком по борту колесницы:

— Вот так всегда, даже на сутки нельзя оставить боевой экипаж без присмотра! Обязательно отыщется какой-нибудь юркий прохиндей, обуреваемый приступом внезапного вредительства.

— Красиво сказал! — восхитился Софоклюс. — Я это, пожалуй, даже запишу.

По правде говоря, у историка уже скопилось вполне приличное количество так называемых словесных перлов или, если угодно, героических афоризмов сына Зевса.