Римская кровь - Стивен Сейлор

Но Тирон меня опередил. Он резко остановился и обшарил себя руками с видом человека, который что-то потерял.

— Клянусь Геркулесом, — сказал он. — Я забыл стило и табличку. Я их мигом принесу, если только они были при мне, когда ты расспрашивал Росция. А иначе получится, что я забыл их в другом месте, — добавил он, ухватившись за догадку, способную продлить его отсутствие.

— Они были при тебе, — в голосе Руфа звучала враждебная нотка. — Я помню, что видел их у тебя в руках.

Я покачал головой.

— Я в этом не уверен. В любом случае, тебе лучше вернуться и поискать. Не торопись. Руфу все равно уже нечего делать на Форуме — слишком поздно. К тому же сейчас слишком жарко, чтобы лететь сломя голову в дом к Цицерону. Думаю, что хозяйка позволит нам с Руфом некоторое время переждать у нее в саду; там мы хотя бы сможем отдохнуть от этого зноя.

Присоединиться к нам Цецилия не смогла. Евнух Ахавзар объяснил, что беседа с Секстом Росцием вконец ее изнурила. Хотя хозяйка и была не расположена к приему гостей, она предоставила в наше распоряжение своих слуг, которые сновали по перистилю и переставляли мебель с солнца в тень, подносили холодные напитки, изо всех сил стараясь нам угодить. Руф выглядел апатичным и взвинченным. Я снова заговорил с ним о пирушке, которая должна была состояться следующим вечером в доме Хрисогона.

— Если тебе совсем не улыбается туда идти, — сказал я, — тогда не ходи. Я только подумал, что ты мог бы провести меня в дом, может быть, через вход для рабов. Я хотел бы выяснить некоторые детали, которые, боюсь, никак иначе мне не открыть. Но, конечно, я не имею права просить тебя об этом…

— Нет, нет, — пробормотал он, как будто я застал его грезящим наяву. — Я пойду. Я покажу тебе его дом прежде, чем мы спустимся с Палатина; это неподалеку. Только если ради Цицерона, как ты говорил.

Он подозвал одного из слуг и заказал еще вина. Мне казалось, что выпил он уже достаточно. Когда чашу принесли, он осушил ее залпом и потребовал еще. Я прокашлялся и помрачнел.

— Руф, вспомни хорошее изречение: все в меру. По крайней мере, так сказал бы Цицерон.

— Цицерон, — произнес он, словно проклятие, а потом произнес это имя еще раз, словно что-то смешное. Он встал с табуретки и, обложившись подушками, лег на диван. По саду пробежал легкий ветерок; зашуршали высохшие листья папируса, завздыхал аканф. Руф сомкнул глаза, и смягчившиеся черты его лица напомнили мне, что, несмотря на знатность и мужские манеры, он всего лишь ребенок, все еще одетый в детскую тогу с длинными, скромными рукавами, которая в этот момент надета и на Росции, если только Тирон ее еще не снял.

— Как ты думаешь, чем они сейчас занимаются? — неожиданно спросил Руф, открывая глаза, чтобы застать меня врасплох.

Я притворился смущенным и покачал головой.

— Ты знаешь, о ком я говорю, — вздохнул Руф. — Тирон ужасно долго ищет свое стило, ты не находишь? Свой стиль! — Он рассмеялся своим словам как удачной шутке. Но смешок вышел горьким.

— Так ты знаешь? — сказал я.

— Конечно, знаю. Впервые это произошло, когда он пришел сюда с Цицероном. С тех пор это случается каждый раз. Я начинал уже думать, что ты не заметил. Ну и сыщик, изумлялся я, не заметить такой очевидной вещи. Просто смешно, насколько очевидной.

В его голосе звучали ревность и раздражение. Я сочувственно кивнул. В конце концов, Росция — очень привлекательная девушка. Я немного и сам ревновал ее к Тирону.

Я понизил голос, пытаясь говорить мягко, но не покровительственно.

— Он всего лишь раб, и в его жизни так мало радостей.

— Вот именно! — сказал Руф. — Какой-то раб умеет найти наслаждение, а для меня это невозможно. Хрисогон тоже был рабом, и он получил то, что хотел; точно так же Сулла получал, что хотел, от Хрисогона, от Валерии, от всех остальных своих любовниц, наложниц и жен. Иногда мне кажется, что весь мир состоит из людей, которые находят друг друга, тогда как я везде посторонний. И в целом мире я не нужен никому, кроме Суллы. Да это шутка богов! — он покачал головой, но не улыбнулся. — Сулла меня хочет и не может получить; я хочу человека, который даже и не знает о моем существовании. Как это ужасно, когда в целом свете тебе нужен только один, а твоя страсть остается неразделенной! Случалось ли тебе любить безответно, Гордиан?

— Конечно. С кем этого не бывает?

Раб принес новую чашу вина. Руф сделал глоток, потом поставил чашу на стол и засмотрелся на нее. Мне казалось, что Росция, едва ли стоит таких мучений, но ведь мне было далеко не шестнадцать.

— Ведь это до того очевидно! — пробормотал он. — И долго еще они намерены этим заниматься?

— Цецилия знает? — спросил я. — А Секст Росций?

— О наших голубках? Уверен, что нет. Цецилия живет, как в тумане, и кто знает, что творится в голове Секста? По-моему, если бы он узнал, что его дочь крутит шашни с чужим рабом, — даже он счел бы себя обязанным разыграть возмущение.

Я помолчал, не желая слишком быстро засыпать его вопросами. Я думал о Тироне и об опасности, которой он себя подвергает. Руф был юн, разочарован и знатен, а Тирон — всего лишь раб, творящий неслыханное в доме аристократки. Одним словом Руф мог навсегда поломать его жизнь.

— А что Цицерон — он знает?

Руф посмотрел мне прямо в глаза. Выражение его лица было таким странным, что я не мог понять, в чем дело.

— Знает ли Цицерон? — прошептал он. Потом приступ миновал. Юноша выглядел очень усталым. — Ты имеешь в виду, о Тироне и Росции. Нет, конечно, не знает. На такие вещи он никогда не обращает внимания. Подобные страсти укрываются от его взгляда.

В полном отчаянии Руф откинулся на подушки.

— Я понимаю, — сказал я. — Ты мне вряд ли поверишь, но я понимаю. Росция, вне всяких сомнений, прелестная девушка, но подумай сам. У тебя нет благовидного способа открыто за ней ухаживать.

— Росция? — Он выглядел ошеломленным, потом глаза его округлились. — Но при чем же здесь Росция?

— Понимаю, — сказал я, ничего не понимая. — Так значит, это Тирон предмет твоей… — Внезапно я запнулся, столкнувшись с целым рядом новых затруднений.

И тут мне открылась истина. В одно мгновение я все понял — не из его слов и даже не по выражению его лица; только сейчас я припомнил его интонацию, отчетливо врезавшуюся в мою память: так иногда ниспосылаются озарения, которые застают нас врасплох и на первый взгляд кажутся необъяснимыми.

Как нелепо, думал я, и как трогательно: кого не взволнует вся серьезность его страдания. Человеческие законы стремятся к равновесию, но законы любви — чистая прихоть. Мне казалось, что Цицерон — степенный, нервный, мучающийся дурным пищеварением Цицерон — последний человек в Риме, который способен разделить страсть Руфа; юноша не мог выбрать для своего увлечения предмет более безнадежный. Несомненно, такой молодой, такой пылкий Руф, с головой погрузившийся в греческие идеалы в кружке Цицерона, видел себя Алкивиадом, а своего старшего друга Сократом. Неудивительно, что его так разъярила мысль о наслаждении, которое испытывают в это мгновение Тирон и Росция, в то время как он пылает затаенной страстью, не давая выхода своей кипучей юной силе.