Она не принцесса - Лора Ли Гурк

Йен повернулся к стоявшему рядом Харперу.

– Оставь нас.

Слуга кивнул и направился к двери. Дилан подождал, пока за ним закроется дверь, и только тогда вновь заговорил:

– Конечно, все началось с леди Сары. Эта женщина – самое злобное существо на свете. Не могу поверить, что Тремор когда-то подумывал жениться на ней. Она может сказать все, что придет ей в голову.

– Да, может, – согласился Йен.

Он набрал в грудь воздуха и посмотрел брату в глаза.

– Иногда даже она говорит правду.

– Что? – Дилан чуть не рассмеялся. – Ты хочешь сказать… – Он умолк и покачал головой, не веря и не желая верить. – Сара рассказывала всем, кто только хотел ее слушать, что после бала они с кузеном застали тебя с мисс Валенти. – Дилан говорил это медленно, словно думал, что Йен, может быть, не понимает, какие слухи ходят среди гостей Тремора. – Она сказала, что увидела вас обоих в оранжерее. И вы были полуодеты.

Йен смотрел мимо брата на черный фрак и белую рубашку, лежавшие на кровати.

– Да.

– Платье мисс Валенти было разорвано, – продолжал Дилан.

Йен закрыл глаза, вспоминая тот момент, когда он покончил с платьем. Он до сих пор слышал треск разрываемой ткани. Воспоминание об этом звуке даже сейчас возбуждало его, хотя он и стыдился этого. Он чувствовал, как оцепенение отступает, и всеми силами старался сохранить его.

– Да, это так.

– Это, должно быть, какая-то ошибка. Я тебя знаю. Сара, наверное, лжет. Или она неправильно поняла то, что видела.

Йен открыл глаза и снова посмотрел на брата. И ничего не сказал.

Дилан пристально вглядывался в его лицо.

– Так это правда, – прошептал он, проникнув под привычную маску дипломата. – Бог мой, это правда. Моего брата застали в скандальном положении с молодой леди. Мир перевернулся.

– Леди Сара видела конец этой компрометирующей ситуации, но не начало, – услышал Йен собственный голос, и его удивило, что он, самый молчаливый и скрытный из всех мужчин, испытывал потребность как бы исповедаться.

Еще больше его удивляло, что для исповеди он выбрал не кого-нибудь, а своего беспутного брата.

– Уже... – с трудом произнес он, – произошло непоправимое.

– Ты хочешь сказать, что ты... что вы с ней... совершили это? – На лице Дилана начала расплываться улыбка. – Ну и ну, – тихо сказал он. – Так вот как гибнут великие мира сего.

– Я не в том настроении, чтобы слушать твои остроты! – огрызнулся Йен, почти теряя остатки самообладания. – Ни слова больше! Иначе то, что я сделал с тобой, когда тебе было тринадцать, покажется детской игрой в ладушки.

Дилан поднял руку, успокаивая его, и насмешливое выражение исчезло с его лица.

– Прости, прости. Только ты должен понять мое изумление. Ты никогда не делал ничего, что выходило бы за рамки приличий. Ты никогда не совершал ошибок. Ты всегда, черт побери, был совершенством. Всегда. И для меня было потрясающим открытием, что в тебе есть что-то человеческое.

«Вы все же человек», – вспомнил он слова Лючии.

– Конечно, есть. – Он сожалел об этом и с раздражением провел рукой по своему лицу. – Господи, почему все думают, что нет?

– Ну, я всегда был склонен в этом сомневаться. В детстве наши учителя всегда сравнивали нас, и, позволь мне напомнить, сравнение обычно оказывалось не в мою пользу. В твоих работах никогда не было ошибок. У тебя был каллиграфический почерк. На каждый вопрос ты находил ответ. Меня тошнило от отвращения. Когда мне исполнилось семь, я уже знал, что никогда не сравняюсь с тобой, поэтому я и не пытался. Но, о, как я был зол на тебя!

Гнев Йена испарился.

– Какая ирония, – сказал он. – Все это время, когда ты был зол на меня, я ожесточался против тебя. Когда мы подросли, ты мог делать все, что хотел. Клянусь, Дилан, что бы дурное, или порочное, или запретное, или просто глупое ты ни делал, тебе всегда это сходило с рук. Я же всегда попадался. Меня вечно наказывали. Вот это, милый братец, было отвратительно.

– Ты был любимцем отца.

– А ты – матери.

– Это из-за музыки. Мы с матерью оба любили музыку. А что касается того, что мне сходило с рук... – Он помолчал, а затем признался: – Йен, я уже много лет собирался кое-что рассказать тебе. Может быть, пришло это время. – Он сел на край кровати Йена.

Йен с пробудившимся интересом тоже сел, заняв кресло у камина. По голосу Дилана он чувствовал, что это не обычная шутка брата, и был рад отвлечься от своей ситуации.

– Так расскажи мне.

– Звон в ушах. Он доводил меня до безумия.

– Прости, я не понял?

Дилан только в изумлении покачал головой.

– Господи, Йен, неужели тебя ничто не волнует?

Йен с усмешкой взглянул на брата.

– Ты хочешь сказать, кроме Лючии Валенти?

Дилан засмеялся:

– У моего брата есть чувство юмора. И при таких обстоятельствах. Невероятно. – Его смех замер, и Дилан сказал: – Помнишь, когда-то давно, катаясь на лошади, я упал и ударился головой о камень? Ты был в Индии, или Египте, или в каком-то другом отдаленном месте.

– Помню. Я был в Санкт-Петербурге. – Он нахмурился, соображая. – Так от этого удара головой у тебя появился звон в ушах? Доктора не смогли это вылечить?

– Нет. У меня все время шум в голове. Это непрекращающийся ноющий звук, как тон, не совпадающий с камертоном. Иногда я не могу заснуть. Меня мучают головные боли. Я прибегал к опиуму и курил гашиш, чтобы приглушить этот шум, но он никогда не прекращался. В течение пяти лет я не мог сочинять. Я издавал старые произведения. Уже написанные вещи. Я думал, что никогда не буду сочинять музыку. Я жил в аду.

Йен знал, чем была для Дилана музыка. Его жизнью. Всем.

– Понимаю.

– Я чуть не убил себя. Я приставил пистолет под подбородок и взвел курок.

Йен выпрямился в кресле.

– Господи, Дилан!

– Взволновался наконец, как я вижу. Но это правда.

– Что остановило тебя?

– Грейс. – Он улыбнулся, и, как всегда, его лицо осветилось при упоминании жены. – Она спасла мне жизнь. В буквальном и переносном смысле. Когда я впервые увидел ее, я услышал музыку и был страшно удивлен, потому что многие годы не слышал. Я подумал, что она – моя муза. Я опустил пистолет, и она вынула его из моей руки, убеждая, что нет причины убивать себя. – Он помолчал. – Думаю, что полюбил ее с первого взгляда. Видит Бог, она была нужна мне. Нужна и теперь. Каждый день.

Йен начинал понимать его чувства к жене.

– Так ты не можешь больше сочинять музыку из-за этого шума?