Точка после «ять» - Виктория и Сергей Журавлевы

до крайности расстроенным своей ошибкой: он огорченно разводил руками и искренне просил прощения за столь неделикатное свое поведение.

В третий раз и вовсе вышла какая-то неразбериха: когда погожим солнечным днем мы обходили один из волжских утесов, и публика высыпала на палубу, дабы полюбоваться высоким каменистым берегом, на котором густо рос частокол стройных сосен, мерно покачивавшихся на порывистом ветру, завалившееся при повороте судно крепко тряхнуло. Толпа на палубе ахнула и прижалась к борту; в эту секунду меня, вероятно, нечаянно, но довольно сильно ткнули плечом в спину, и я едва не вывалился за борт. Только стальная хватка Шапитилова, вцепившегося в ворот и хлястик моего пальто, не дала мне нырнуть вниз головой в тяжелые осенние волны прямо под звучно плюхавшие по воде лопатки гребного колеса, аккурат между клепаными листами пароходной обшивки и острыми камнями берега. К большому моему сожалению, пока поручик втаскивал меня обратно на палубу, я упустил в реку свой черный цилиндр, но, как сказал мой спаситель, это была совсем небольшая плата богам речной пучины за благополучие нашего дальнейшего путешествия. К тому же на следующей остановке я, сойдя на берег, сумел приобрести вполне недурную шляпу взамен потерянной, и инцидент показался бы мне полностью исчерпанным, если бы поручик, который отчего-то ходил за мной теперь мрачнее тучи, не ошеломил меня совершенно серьезным и чрезвычайно настоятельным предложением приобрести себе револьвер.

– Кавказ, Марк Антонович, начинается прямо здесь, – процедил он мне, чиркая фосфорной спичкой и прикуривая от ее дрожащего пламени свою длинную трубку.

Немного ошарашенный его словами, я теперь все больше времени проводил в нашей каюте. Меня отчего-то перестало тянуть на палубу, и я коротал дни за раздобытым через судовых слуг томиком сочинений мсье Дюма-отца. Для того, чтобы скрасить добровольное затворничество, все написанное, конечно, сошло, но не могу сказать, чтобы я был в большом восторге от прочитанного: фантазии автора показались мне подобными мыльному пузырю, нимало не захватывая и не прельщая меня. Теперь только глубокой ночью я порой тайком выходил на безлюдную палубу и, не забывая об осторожности, наслаждался блеском волн, видом огней, приветливо светивших мне с проплывавших мимо судов, и даже тем бесталанным, но милым усталым гитарным наигрышем, который так раздражал моего компаньона.

За две недели нашего путешествия Шапитилов так ни разу и не отправился играть в карты в ресторан, где каждый вечер ближе к полуночи действительно образовывался своеобразный клуб. Но карточная страсть все же дала о себе знать, и к концу второй недели пути я позволил поручику обучить меня сначала игре в вист, затем – в квинтич и, наконец, в преферанс.

Я был вынужден признал правоту моего попутчика: свежие газеты теперь приносили все реже, ежедневная яичница с трюфелями в номер по утрам уже потеряла свой изысканный вкус, личные припасы, радовавшие нас в первые дни, иссякли, а красиво убранные столы, изящные стулья и шезлонги на палубе не ублажали взор, а лишь мешали под ногами при прогулке, когда я все же на нее отваживался. Спину и шею ломило от того, что в тесноте каюты приходилось передвигаться только пригнув голову; мы допили все запасы портера, нам осточертело шампанское, а водку мы в ресторане не заказывали, чтобы уж окончательно не потерять лица.

Наконец одним солнечным утром мы прибыли в Астрахань – пестрый и шумный город, изъяснявшийся на столь большом количестве наречий, что понять местный говор сразу было довольно мудрено. Осень здесь еще почти не чувствовалась, но влажная, уже пропитанная дождями земля с пологих глинистых берегов, столь непохожих на зеленые холмы Самары, липла к сапогам и превращала старые мостовые между рядами беленых двухэтажных домов в грязное месиво.

Свернув с площади, мы с Шапитиловым, навьюченные поклажей, прошагали пару сотен шагов вверх по узкой улочке. В одном из приземистых зданий, выходивших фасадом на реку, мы отыскали оружейную лавку.

Отворив дверь и звякнув колокольчиком, мы зашли внутрь.

После утреннего солнца лавка встретила нас потемками. Синие шерстяные занавески закрывали и без того небольшие окна, а широкое зеркало на противоположной стене, которое должно было зрительно увеличивать внутреннее пространство, лишь тускло и мрачно поблескивало в глубине помещения. По лавке, покачиваясь в воздухе, плавали клубы табачного дыма: за прилавком в белой сорочке, жилете и длинном буром кожаном фартуке стоял хозяин и курил черную трубку с изогнутым мундштуком.

– Милости прошу, господа, – несколько вальяжно протянул он, всматриваясь в наши фигуры. – Мы как раз открываемся! Чем я могу вам помочь? – он вышел из-за прилавка и принялся раздвигать на окнах занавески.

Лавку наполнил уличный свет.

– Я хотел бы купить у вас револьвер, – ответил я, вспоминая советы Шапитилова. – Что-нибудь английское и не слишком тяжелое.

Лицо продавца осветилось улыбкой увлеченного человека:

– Понимаю! Совсем недавно мой поставщик привез мне последние английские новинки, и я, сударь, готов поклясться, что у меня найдется для вас то, что придется вам по вкусу.

Хозяин сделал несколько шагов вглубь лавки, вынул из какого-то шкафа небольшой желтый деревянный ящик и, вернувшись, поставил его на прилавок.

– Прямиком из Бирмингема для вас, господа, Webley Royal Irish Constabulary, – проговорил он с несколько нарочитым британским акцентом, поднимая крышку. – Небольшой и очень удобный в ношении полицейский шестизарядный револьвер с неразъемной рамкой и ударно-спусковым механизмом двойного действия: одним нажатием на спусковой крючок вы взводите курок и производите выстрел. Последняя мода!..

Я усмехнулся было его словам, но, поймав взгляд Шапитилова, только покачал головой: да, я так не успею оглянуться, как уже буду в курсе «моды» на револьверы, яды, кинжалы, или что там еще в чести у московских дворян?..

Я взял в ладонь крупную холодную рукоятку револьвера, покрытую мелкой насечкой. Оружие довольно удобно легло мне в руку. Я повертел его в солнечных лучах, отражавшихся в мутном зеркале за прилавком, и заглянул в его хищный короткий восьмигранный ствол.

Продавец, вынув откуда-то точно такой же револьвер, щелкнул дверцей барабана, опустив ее вниз, и привычными ловкими движениями по очереди заправил в каморы полдюжины пузатых головастых патронов. Затем он эффектным поворотом пальцев вернул заглушку на место.

Я взглянул на Шапитилова.

Поручик, покрутив ус, кивнул мне:

– «Уэбли» – это хорошая машинка.

– Очень рекомендую, господа! – согласился с моим спутником продавец. – Отзывы – самые благожелательные!..

…Покинув лавку, мы с поручиком, как, вероятно, и большинство пассажиров парохода, в нашем дальнейшем пути воспользовались дилижансом, коих тут ходило немало. Днями напролет трясясь в длинной многоместной карете по ухабам Астраханско-Кизлярского почтового тракта, я заметил, что на дороге было довольно людно и, как