Точка после «ять» - Виктория и Сергей Журавлевы

кривой саблей. Пуля попала ему не в грудь и не в голову, а куда-то ниже живота. Мюрид в прыжке сложился почти пополам и со стоном рухнул прямо на меня.

В это время еще несколько неприятелей впрыгнуло внутрь нашего укрепления. Я оттолкнул от себя корчившегося от боли горца и кинулся на помощь Шапитилову, который, зарубив одного противника, сделал несколько выпадов, отбиваясь от другого, но, споткнувшись о чье-то распластанное на песке тело, оступился и упал навзничь. Его противник с победным криком бросился на поручика, но упал, сраженный в спину навылет пулей из моего револьвера.

Я протянул руку, помогая поручику подняться. Он только молча хлопнул меня по плечу и, снова схватив свое оружие, встал за моей спиной.

В висках у меня стучало, и мне казалось, что я слышу вдалеке ржание лошадей. Подобрав свободной рукой брошенную кем-то шашку, я несколько раз взмахнул ей, но рассек лишь раскаленный воздух. Где-то еще перед моим затуманенным взором мелькали папахи горцев, блестели сабли казаков и раздавались выстрелы.

Я обернулся. За мной стоял, сверкая зажатым в руке клинком, Шапитилов. По его лицу струилась кровь. Оставшиеся на ногах бойцы что-то кричали нам, но шум борьбы, грохот выстрелов, лязг стали и протяжные стоны оглушили меня, и я ничего не слышал, кроме гула в ушах, похожего на рокот морского прибоя. Пот окончательно залил мне глаза, ноги подкосились, и я опустился на песок. Вокруг меня метались казаки, но я, как ни вглядывался в мутную пелену, стоявшую перед моим взором, никак не мог разглядеть сквозь нее ни одного врага…

…Передо мной возникло лицо – совершенно незнакомое мне лицо казака с крупным мясистым носом и белесыми бровями. Он был явно старше любого бойца в нашем отряде.

– Живой? – спросил он, не то ощупывая, не то потряхивая меня за плечи.

Я только молча кивнул.

– Пей! – он протянул мне флягу.

Я с большим трудом разомкнул ссохшиеся губы и глотнул из горлышка. Что-то хмельное обожгло меня изнутри, зубы застучали по фляге, и я закашлялся.

Однако мне стало лучше: расплывшиеся перед глазами образы приобрели резкость, а мысли в голове немного прояснились.

– Добре, – всматриваясь мне в лицо, сказал казак. – Вовремя вас, ваш-бродь, Гришка-то, малец наш, заметил. Я, конечно, с ним потолкую еще о том, как выезжать одному за станичную околицу! Пропишу ему, сорванцу, ижицу… Ну да ладно, не об том речь! Это он, шкодник, погоню заприметил и в станицу опрометью помчался. А уж что нас по дороге встретил – так и вдвойне удача! Вовремя, кажись, поспели…

– Тут был поручик… – перебил я казака, озираясь по сторонам.

– Что значит «был»? – услышал я вдруг знакомый голос. – Тут есть поручик!

Чуть поодаль от себя я увидел Шапитилова. Он с улыбкой на устах, зажав в руке свой клинок, сидел на небольшом плоском камне, прислонившись спиной к крупу мертвой лошади, будто беззаботный гимназист, оперевшийся в летнем парке на толстый ствол раскидистого дуба, чтобы отдохнуть в его тени. Расстегнутый офицерский мундир был забрызган бурыми пятнами. Кровь, сочившаяся из сабельной раны на голове, заливала Шапитилову лоб и лицо, и поручик утирал ее рукавом. Перед ним стоял другой казак, тоже мне незнакомый, и доставал из переметной сумки туго скрученную узкую тряпичную скатку для перевязки.

– Вам идет быть шатеном, – мрачно пошутил я.

– Шатеном? – офицер провел рукой по волосам и, поморщившись от боли, взглянул на побуревшую от крови ладонь. – Да уж, пусть и шатеном. Думаете, вы сейчас прекрасны, как троянский герой? В станице в таком виде вы сможете рассчитывать на очень щедрое подаяние…

Я оглядел себя и расхохотался – вид у меня был и вправду нелепый: на колене в брюках зияла прореха, рубашка пропиталась грязью и потом, а на пальто толстым слоем рыжела сухая пыль.

Шапитилов тоже громко засмеялся.

Казак, что перевязывал поручика, с недоумением взглянул на нас: дескать, уж не тронулись ли господа умом?

Сняв с себя пальто и подкладкой вниз постелив его на песок, я ослабил на своей шее узел платка и в изнеможении уселся рядом с офицером.

– Как видите, тут вполне спокойно, – поручик легко ткнул меня локтем в бок и улыбнулся. – Пароход, дилижанс, погоня, перестрелка, баррикада из мертвых лошадей – скучнейший вояж…

– Только вот погода роскошная! – фыркнул я, стряхивая пыль с жилета и с рукавов сорочки. – Помните, вы целых две недели в каюте твердили мне о том, как скучна осень в казармах да на постое. А тут просто замечательная осень!

– А начинка для фонарей? Правда, отличнейшее предприятие вы задумали, дружище? – смеялся Шапитилов, помахивая перед собой клинком.

Старший казак шагнул к нам.

– Охолонитесь, хлопцы! Война – дело святое, над ним смеяться негоже, – проворчал он и принялся разглядывать перевязанную голову поручика. – Добре, – удовлетворенно кивнув, он протянул раненому свою флягу.

Шапитилов сделал из фляги глоток и замолчал.

– Вы целы? – посерьезнев, спросил он меня, возвращая казаку его посудину.

– Кажется, да, только коленки и руки немного дрожат, – признался я в ответ.

– Это от возбуждения, – заверил меня поручик. – Ну и немного от отдачи вашей обновки. Хорошая вещица! Вы, Марк Антонович, определенно сегодня спасли мою шкуру. Теперь за мной должок.

Я помотал головой:

– Если это и так, то, думаю, я лишь вернул вам свой. Помните, на пароходе?..

И мы, облокотившись на простреленную в дюжине мест тушу павшей лошади, не сняв перепачканных пылью и кровью перчаток, крепко пожали друг другу руки…

Из шести казаков конвоя мы, увы, потеряли троих. Из оставшихся на ногах один был легко ранен острием сабли в руку, прочие и вовсе отделались царапинами. Потери противника были, как я смог заключить, втрое большими: внутри и вокруг нашей баррикады лежало с десяток мертвых мюридов.

Прибывших нам на помощь тоже было шестеро, так что добраться до станицы теперь можно было беспрепятственно.

Внезапно я услышал удивленные возгласы казаков, бережно укладывавших на крупы скакунов тела своих погибших соратников, и обернулся: из кучи трупов погибших коней, возмущенно фыркая и отряхиваясь, на трясущихся и подгибавшихся ногах поднималась лошадь – живая и здоровая.

Я узнал ее.

Это была моя лошадь.

Она, махнув грязным спутанным хвостом, подошла прямо ко мне и доверчиво ткнулась в меня мордой. Я потрепал страдалицу по гриве и, поглаживая и успокаивая ее, осмотрел с головы до ног.

– Да вы оба заговоренные, – ахнул казак, что перевязывал поручика, и на всякий случай мелко закрестился. – Ведь ни царапины!..

– У нас всегда говорили, что, видать, кто-то крепко молится за человека, – со знающим