Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

в его голове, и множество раз он упоенно будет рассказывать об этом приключении каждому приятному собеседнику, попавшему ему под руку.

Мучительное счастье

Приходилось ли вам, любезный читатель, в молодые годы, когда кожа обнажена для тонких чувствований, оказаться рядом с предметом своей любви совсем близко и вместе с тем в окружении малоприятных незнакомых людей? Если да, то вы легко можете себе представить, в каком блаженном состоянии пребывал наш не слишком решительный герой, сидя в дилижансе рядом с Элизабет. Одной рукой он обнимал ее, другой держал корзину с продуктами, на дне которой был спрятан пистолет. Чуждое окружение сближало их. Мишель не шевелился, боясь нарушить покой женской головки, лежавшей у него на плече. Немели руки, ноги, но, растроганный доверчивостью Элизабет, кротостью после бурных слез перед отъездом, он словно окаменел.

В памяти проносился тот безумный день. Чтобы выехать из Парижа, пришлось чуть ли не драться в очереди за билеты на дилижанс. Ради своей возлюбленной он был готов на все. Перед глазами всплывал Пьер Лебрен, написавший донос на собственную жену; казалось, уже приближается толпа, готовая разнести в пух и прах и мастерскую, и дом Виже-Лебрен, и все ее знаменитые ткани, бархаты, шелка, необходимые для костюмных фантазий. Хорошо, что часть их уже была отправлена из Парижа со служанкой и дочерью. Драгоценности удалось уложить на дно чемодана – только бы не стали обыскивать, только бы не заподозрили чего-нибудь в дороге!..

Андрей! Он уехал в Англию выделывать бассейн для императрицы, но пора бы уже вернуться – и Мишель черкнул ему записку: мол, вероятно, будет в Неаполе, на службе у Элизабет, и надеется дождаться своего крестового брата.

Ах как близко сидели он с Элизабет в дилижансе! Стиснутые пассажирами, они говорили вполголоса, боясь выдать себя. «Мон ами, мон амур», – шептала она, а ему не верилось. Как груб, отвратителен ее муж! Он называл ее самыми гадкими словами, она отвечала: «Скажите, пожалуйста, ваше невежество!» А Мишель холодел от страха и ужаса, от счастья и восторга. И все время думал, что их ждет, куда они едут, чего она хочет? Билеты взял в Вену, там у нее друзья. Там родилась Мария-Антуанетта. Бедная королева, что с ней будет? Главное – им удалось вырваться из обезумевшего Парижа…

Остановка у таверны… Они вышли из дилижанса.

– Куда мы едем дальше? – спросил Мишель.

На улице шел мелкий дождь, погода была во всей своей неприглядности. Элизабет поскучнела и протянула:

– Не хочу жить под таким небом, хочу тепла.

– Тепла? Значит, Италия? Сдать эти билеты, купить другие?

– Ах, милый, не спеши, я еще ничего не решила!

Он притащил вещи, усадил ее под деревом на сухую скамью.

– Время вас вылечит, все будет хорошо, – утешал он потускневшую Элизабет.

– Время? Сперва оно лечит, лечит, а потом убивает, да?

Беззащитная, одинокая, она вызывала в нем чувство мучительного счастья. Голова на его плече, в глазах благодарная преданность… С нежностью и силой прижимая ее к себе, он спрашивал:

– Не холодно?

– Мон ами, тре бьен… Моя любовь, что бы я делала без тебя?

Это было не лучшее место для поцелуев, однако именно здесь он впервые почувствовал на своих твердых, крупных губах ее маленький нежный рот.

– Эй, молодые, идите сюда! Что вы мокнете под дождем? – раздался голос хозяйки таверны.

В крестьянских платьях, с лицами, освещенными любовным чувством, они показались хозяйке столь привлекательными, что она радушно пригласила их в таверну, да еще и накормила обедом.

Бедный Мишель! Все случившееся в дороге ему показалось достаточным для того, чтобы со всем прямодушием задать недвусмысленный вопрос:

– Элиз, я люблю вас. Будете моей женой?

– За-му-уж? – Она рассмеялась. – Мон ами, да ведь… у меня есть муж, и по закону…

– Но он же негодяй!

– Да, но развод пока невозможен, и потому прошу не вести больше подобных разговоров.

– Пусть развод невозможен. Мы будем вместе, и вы не будете больше несчастной! – воскликнул он.

Кто угодно может быть несчастным, но только не она! Она как воробышек, попавший под дождь, встряхнет крылышками – и снова сухая и веселая. Или как кошка, оставшаяся без дома, – стóит ей полежать на солнышке, как шерсть ее снова заблестит и она замурлычет.

Из-за туч вышло солнце, и мысли Виже-Лебрен приняли иное направление, а на лице заиграла улыбка. Не может она, молодая еще, красивая женщина, прекрасная художница, быть неудачницей. Ее знают в Европе, она музицирует, недурно поет, танцует, к тому же знает толк в туалетах – все будет прекрасно, только бы перетерпеть дорогу!..

Ее, конечно, ждали в Вене, и она там будет, но не лучше ли погреться сейчас на солнышке? Неаполитанский посланник в Версале не раз звал ее в их королевство… Нет, все же Флоренция, Рим, а потом и Неаполь…

Ах, как славно они путешествуют! Как мил Мишель! Несчастлив лишь тот, кто обойден любовью! А обольщать мужчин, юношей, что может быть привлекательнее? Не скучать же в одиночестве. Мишель – истинный рыцарь, хотя… рыцари никогда, вероятно, не чистили картошку, или ее тогда не было? Он чистит, варит кофе, покупает зелень. Особенно трогательно видеть, как утром отправляется на базар, как готовит пищу, даже ее любимый соус, а потом моет посуду, и без грохота, с каким это делала служанка. Удовольствие сидеть вечером у камина и смотреть на красивого, жаждущего угодить ей человека! И в самом деле: не сделать ли его своим постоянным спутником?

Впрочем, когда они прибыли в Вену, мысль эта растаяла, как мороженое у камина… Она не возвратилась к ней и во Флоренции, где они сняли две комнаты на окраине города. С каким азартом взялась Элизабет за устройство дома, как рьяно начала писать свои картины!

– Я так соскучилась по кисти, краскам! – говорила она. – А тебе, Мишель, следует взяться за итальянское искусство. Это такое счастье – изучать его.

Мишель бродил по флорентийским музеям, улицам, и скоро у него появились великие знакомцы – Микеланджело, Брунеллески, Рафаэль, Челлини. Высокий их дом, в котором они остановились с Элизабет, был окутан цветущей глицинией и стоял на берегу реки Арно. Нежно-фиалковые цветы на серых камнях, на серых ветках, как это красиво! Но разве передать это на бумаге, холсте, особенно контраст между водопадом цветов и древними камнями?

В музеях его поразили лица людей Раннего Возрождения. Не много красоты, но какая духовная мощь и простота! Чем-то это напомнило русских художников-самоучек, у которых, конечно, нет великого мастерства, но в портретах те же простота и значительность.

Элизабет то и дело возвращалась к любимому Рафаэлю, своему кумиру. Обосновавшись