Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский

он. – Это был он! Это был он! У меня был хороший нюх… а полковник склонялся к политики! Его нужно было сразу в кандалы… и в тюрьму… это был он… а теперь… ищи ветра в поле. Узнают, что мы его пропустили, что я ему паспорт визовал, схватят его и мою подпись найдут… так я пропал… пропал! Пропал!

Отчаявшийся секретарь закрыл глаза, инстинктивно побежал в угол за стол, достал бутылку, откупорил и напился рома, который один только в таких отчаянных случаях может вернуть утраченное самообладание.

– Боже, будь милостив ко мне! – воскликнул он, возвращаясь в угол, в котором перед образом Спасителя горела слабо светящаяся лампадка.

Ром и молитва добавила ему мужества.

– Но не может быть, чтобы он в такую чёрную ночь куда-то выехал! С больными зубами! Ба! Его зубы так мучают, как мне… это притворство… Нет! Мы его должны поймать…

Господь Бог милостив! Я бы его схватил… паспорта и визы следа не останется.

Хотел снова храбрости искать в бутылке, когда полковник, который наскоро оделся и подкрепился коньяком, вбежал, препоясывая шпагу.

– Солдат нет… десять минут… а солдат нет!

– Мы его схватим, этого негодяя… он должен быть в городе, ночь чёрная как ад и дождь… он не поехал!

– Глупый, это как раз ночь для побега.

Секретарь схватился за волосы. Застучало в сенях, на пороге показался подпоручик Самойленко, а за ним карабины солдат.

– Что тебе, полковник? – воскликнул на пороге, смеясь, молодой военный. – Чего ты нас по дождю и грязи беспокоишь?… Не пора ли тебе спать?

Но, поглядев на бледное лицо и дрожащие уста Прамина, Самойленко замолк, догадался, что дело было важное.

– Коня с седлом… подавай коня! – кричал полковник.

– Что случилось? Что?

– Ничего… правительственное дело… весьма важный арестант… политическое дело… солдаты пойдут со мной, осадят дом, который покажу, и не выпустят из него никого… а если бы хотел ускользнуть, схватят… пусть бы убили.

Конь стоял перед крыльцом равно удивлённый, как и денщик, что его вывел, – оба зевали.

Секретарь завернул брюки, должен был с закрытым полой фонариком вести солдат. Всё, что жило в полиции, двинулось на великую экспедицию. Дождь лил безжалостный.

* * *

В противоречии с оживлением, какое царило около дома полицмейстера, местечко представляло вид умерший и сонный. Кое-где блестел бледный свет сальной свечи, живописно отражающийся в грязи и лужах. Ворота домов были закрыты, глубокую тишину прерывал только плеск дождя и вода, льющая с крыш… На улицах ни живой души… Магазины давно позакрывались. Только из шинков, и то не всех, через щели ставней светилось.

Полицмейстер, не обращая внимания на опасности, потому что в местечке, поверенном его опеке, на улице ночью можно было прекрасно свернуть себе шею, среди ям и плавающих в грязи балок, быстро продвигался к дому Нысоновичей. Был это один из самых удобных заезжих домов, который в плане внешности уступал одному только, дому толстого Лейзера. Когда-то это был известный кабак… сегодня, к сожалению, не славящийся ни прежним токаем, ни чистым зеленьяком. Продавали там ещё мадейру и портер, но всё-таки не плоды отечественного производства. Дом погружён был в темноту, ставни закрыты, ворота заперты… В молчании окружили его, поставили солдат у всех входов, под окнами, вокруг… а полицмейстер, держа рукоять шпаги, сильно рванул дверку, в убеждении, что была закрыта. Это избыточное усилие чуть не стало причиной падения на пороге, потому что дверочка отворилась с неожиданной лёгкостью, и полковник вбежал в тёмный дом, едва держась на ногах… Его охватила ночь… Он крикнул официальным языком:

– Света!

На этот известный голос задвигались в комнатах еврейки и евреи… четверо разом отворили двери и четыре полосы света упали в сени, тёмные и пустые.

Полицмейстер под впечатлением страха, беспокойства и суровой ответственности, какая его могла ожидать, бросился на первого еврея, который ему навязался, схватил его за горло и воскликнул голосом, сдавленным от гнева:

– Где путник? Говори… где путник?

Сбежавшиеся со всего дома жильцы окружили полковника, сам очень серьёзный хозяин не мог понять, что произошло, но, видя его разгневанным, отклонил ермолку и спросил:

– Кого ясно пан ищет?

– Бунтовщиков, заговорщиков… я вас научу. Где путник?

– Какой путник?

Затем секретарь, идущий следом за Парамином, заметил Ицка и подскочил к нему.

– Ага! Уж ты теперь не знаете, какой путник… Саранча этакая! Какой путник? А тот, с которым ты приходил в полицию.

– А, вай! Прошу ясного полковника в покой, – сказал хозяин.

– Где путник? – кричали полковник и секретарь.

– А, прошу вас, ясный пан, в чём же мы виноваты… путник отрапортовался, мы его проводили в полицию, господин секретарь ему паспорт подписал…

– Взять его в тюрьму, – крикнул полковник, указывая на Ицка.

– Но где путник?

– Разве я могу знать, где он есть… Как вы ему паспорт подписали и поставили печать… пошёл себе экипаж искать. Уже будет три часа, как его тут не слышно.

Парамин схватился за голову.

– Лжёшь, – воскликнул он еврею.

Старый Нысон обиделся, пожал плечами и сказал медленно:

– Ищите его, господа…

Со стороны ворот показались трое солдат с карабинами, офицер, секретарь, двое полицейских… пошли для ревизии в дом. Полковник как бессознательный вошёл в избу, сел… подали ему бутылку вина, начал пить, ругаясь, и ругался, попивая. Весьма подозрительного путника не было и следа.

* * *

После чересчур деятельного обыска дома и даже подвала, из которого солдаты, естественно, вынесли несколько бутылок, после допроса слуг, вышло протокольное следствие.

Из признаний Ицка, молодой Рифки, которая носила путнику рыбу, и внука хозяина, который ходил к нему, напрасно склоняя его к бутылке вина, оказалось, что этот подозрительный мужчина прибыл с утра, мало что ел, что вообще не пил, что с ним и его немчизной разговаривать было слишком трудно, что имел с собой несколько или более десятка часов, что во время пребывания показывал полное спокойствие, хотя очевидно, спешил с выездом. Куда ехал? Осталось неразрешимой загадкой.

Секретарь, который визовал паспорт, не бросил более внимательный взгляд на предыдущие подписи и дату. В каждом ином маленьком местечке из направления улиц можно было сделать вывод, с которой стороны света приехал путник, и в которую направлялся; тут, облитые вокруг водой руины имели только одну дорогу, которою в них въезжали и выезжали.

Московская полиция, как много иных органов власти, вовсе не привыкла к тонкому проникновению в мелкие подробности и заключению вывода деятельности, у неё насилие заменяет быстроту. В Англии детективы должны ломать себе головы, чтобы не зацепить невинного; тут, когда ищут одного, вольно иногда посадить десятерых, что тем приятней, что каждый из них ещё заплатить должен.

В этот раз, однако же, полицмейстер напряг все умственные органы… приказал подать себе свечу и проводить в комнату, которую занимал путник. Он рассчитывал на то, что там, может, найдёт какую зацепку. Покой, который занимал этот