Соломон Кейн. Клинок судьбы - Роберт Говард

Воспоминания о той погоне и спасении от нее были еще свежи в памяти Кейна. Лишь вчера, слишком поздно поняв, что забрел во владения людоедов, он обнаружил за собой погоню и до поздней ночи то бежал во весь дух, то полз и путал следы в кромешном смраде влажного леса… пока наконец, уже в темноте, не добрался до травяных лугов и не пересек участок саванны. Теперь стояло уже позднее утро; как ни странно, погони было не видать и не слыхать. Неужели людоеды прекратили охоту? В это было трудновато поверить. Когда он выбежал на луга, дикари буквально висели у него на плечах…

Гадать было бесполезно, и Кейн повернулся туда, куда лежал его путь. Весь восточный горизонт занимала изогнутая полумесяцем гряда беспорядочно раскиданных холмов, большей частью совсем лишенных растительности. К югу они делались выше, сливаясь в зубчатый хребет, живо напомнивший Соломону черные холмы Негари. Местность перед холмами густо поросла лесом, но с джунглями этот лес не шел ни в какое сравнение. Здесь было что-то вроде возвышенного плато, ограниченного с востока холмистой грядой, а с запада — саванной.

Двинувшись с места, Кейн направился в сторону холмов. У него был размашистый и неутомимый шаг. Черные демоны наверняка продолжали красться по его следам, и пуританин всего менее желал оказаться загнанным в угол. Кейн знал, что звук выстрела заставит их броситься врассыпную, но эти людоеды среди прочих человеческих племен стояли на такой низкой ступени, что внушить им сверхъестественный ужас нечего было и надеяться. А выстоять в рукопашной схватке против целого племени не мог даже Соломон Кейн, которого сэр Френсис Дрейк, помнится, называл первым мечом Девона…

Разоренная деревня, окутанная саваном смерти и тайны, понемногу пропала в отдалении. Между тем на плато, которое пересекал Кейн, царила странноватая тишина. Здесь совсем не было слышно пения птиц, лишь молча перелетали с дерева на дерево яркие попугаи. Единственными звуками были шорох шагов пуританина да шепот барабанов, доносимый ветром…

Но потом Кейн заметил впереди между деревьями нечто такое, из-за чего его сердце подпрыгнуло от ужаса к самому горлу. Еще мгновение — и он увидел этот ужас во плоти, лицом к лицу. На широкой поляне, где почва довольно круто уходила вверх, высился столб, а к столбу было привязано… то, что было когда-то чернокожим мужчиной. Кейну в свое время довелось побыть прикованным рабом на галере в турецком плену, он изведал подневольный труд на винодельнях Берберии, он дрался с краснокожими в Новом Свете, он томился в застенках испанской инквизиции, то есть вроде бы прошел уже всю школу людской бесчеловечности, но зрелище, представшее перед ним теперь, заставило содрогнуться, и к горлу подступила тошнота. И дело было даже не в чудовищных ранах и увечьях злополучного негра. Самое скверное, что несчастный был еще жив.

Когда Кейн приблизился, окровавленная голова, свисавшая на истерзанную грудь, приподнялась, умирающий заметался, роняя с огрызков ушей багровые капли, а разорванные губы издали то ли всхлип, то ли хрип…

Соломон попытался заговорить, но в ответ прозвучал ужасающий крик, несчастный стал корчиться, выворачивая суставы, его голова дергалась вверх и вниз, повинуясь судороге искалеченных нервов, зияющие глазницы, казалось, силились что-то увидеть. Потом чернокожий с душераздирающим стоном прижался к столбу, у которого его удерживали веревки, поднял голову и замер, прислушиваясь, ни дать ни взять ожидая чего-то жуткого сверху, с небес.

— Послушай, тебе незачем бояться меня, — на диалекте речных племен сказал ему Кейн. — Я ничем не обижу тебя и никому больше не позволю причинить тебе зло. Сейчас я тебя отвяжу…

Говоря так, Соломон с горечью ощущал, как безнадежно опоздали его забота и помощь. Но видно, дружеский голос все-таки достучался до придавленного невыносимым страданием сознания чернокожего. Изо рта, где чья-то жестокость почти не оставила целых зубов, потекли слова — запинающиеся, невнятные, перемежаемые бредом гаснущего рассудка. Негр говорил на языке, сходном с тем, которому Кейна научили дружелюбные обитатели речных берегов, так что пуританин многое понимал. Судя по всему, бедолага провисел на столбе не один день — «много лун», так он выразился, — и все это время злобные нечеловеческие существа забавлялись с ним самым чудовищным образом. У этих монстров было даже название; что оно означало, Кейн так и не разобрался, ибо негр употребил неизвестное ему слово, прозвучавшее как акаана. К столбу, однако, привязали его не они. Пленник упомянул какого-то Гору, который был жрецом, и пожаловался, что этот Гору слишком туго затянул веревку у него на ногах. Кейну оставалось лишь изумляться, как воспоминание о такой пустячной, в общем-то, боли не оказалось смыто кровавыми волнами ужасающих мук.

А чернокожий уже рассказывал потрясенному Соломону про своего брата, который помогал привязывать его к столбу, и всхлипывал, как ребенок. Слезы кровавыми каплями вытекали из пустых глазниц.

Когда несчастный начал бредить о каком-то копье, давным-давно сломанном на охоте, Кейн с бесконечной осторожностью перерезал веревки и бережно опустил истерзанное тело на мягкую траву. Увы, даже самые легкие прикосновения причиняли чернокожему нестерпимую боль, он корчился и выл, точно умирающий пес, и десятки потревоженных ран заново взялись кровоточить. Кейн присмотрелся и понял, что эти раны, скорее всего, оставлены зубами и когтями, а вовсе не копьями или ножами.

Все же усилия Соломона увенчались успехом, и освобожденный пленник вытянулся на траве, опустив голову на подложенную пуританином шляпу и неровно, судорожно дыша.

Кейн раскупорил флягу, влил в бесформенный рот немного воды и попросил:

— Расскажи еще об этих дьяволах, что терзали тебя. Ибо, видит Бог, которому молится мой народ, подобное зло не должно остаться безнаказанным — хотя бы сам Сатана встал у меня на пути!

Услышал ли его умирающий, так и осталось неизвестным, потому что внимание несчастного негра привлекло нечто иное. Как раз в это время с ближнего дерева снялся большой попугай, любопытный, как вся эта порода. Он пролетел так близко, что биение его широких крыльев взъерошило Кейну волосы. Услышав их хлопанье, истерзанный чернокожий вскинулся на траве и закричал так страшно, что его голос потом преследовал Кейна до самой могилы:

— Крылья! Крылья!.. Они опять здесь!.. Нет! Не надо! Пощады… Крылья…

Кровь хлынула у него изо рта, и он рухнул навзничь — уже бездыханный.

Кейн поднялся с колен и стер холодный пот со лба. Деревья кругом колебались и плыли в полуденном зное. И по-прежнему стояла такая тишина, словно кто-то наложил сонное заклятие на весь этот край. Хмурый взгляд Соломона вновь обежал зловещие холмы, горбившиеся в отдалении, потом обратился на пройденную саванну. Тень древнего зла витала над этой землей, полной неисповедимых тайн…

Он бережно поднял искалеченное тело, бывшее когда-то крепким, молодым, полным жизни телом, и отнес на край поляны, чтобы там уложить как можно благопристойнее. И, заново содрогнувшись от вида чудовищно жестоких увечий, завалил погибшего камнями, так, чтобы даже упорному хищнику не добраться было до упокоенного.