Секрет долголетия - Григорий Исаакович Полянкер

а они не стреляют, порох отсырел, снаряды ни к черту не годятся — фасон не тот, не к нашим пушкам. Приходит вагон с пулеметами, которых ждут, как манны небесной, а распечатают его — там, оказывается, пулеметов и в помине нет, одни иконы… Каша, что повар приготовил, — с песком, мясо — с червями, а рыба за версту воняет. Это в тылу интендантство и всякие там благодетели-патриоты стараются для бедного солдатика… Морозы грянули, а начальство и не думает, что мы в окопах от холода околеваем. Теплого белья нет, портянок не выдают, бани нет, вши заедают. В окопах тиф, чахотка мучают, а жинка и дети дома чахотку приобрели за это время. Весело в общем! А ты, солдатик, изволь служить царю-батюшке, изволь лежать под дождем, под снегом день и ночь в своей норе, живой — в могиле. Хочешь не хочешь, становишься здесь мудрецом, философом, начинаешь думать, размышлять. Хоть солдат и не имеет права думать, — за него думает начальство!

И думы у тебя, конечно, крамольные. Спрашиваешь себя: за чьи грехи отдуваешься? За что страдаешь? Ради кого?.. Из дому приходят письма, одно другого грустнее, тошно жить становится… Думаешь: скорее бы настал конец этим мукам! Ого, чего захотел! Разве так скоро может настать конец всему этому? Разве царю на голову каплет? Пока августейшая царица да любезный ее сердцу Гришка Распутин не подскажут, война, надо думать, не кончится. Оттуда, из царского дворца, должна прийти добрая весточка. А ты, стало быть, сиди и жди у моря погоды!

А ведь у бывалых солдат золотые руки, они мастера хоть куда! Отпусти их домой, они и одеть, и обуть, и накормить всю страну могли бы. Так нет же! Лежат тут под огнем, как проклятые, и гибнут ни за понюшку табаку.

Но солдаты — народ особый. Ко всему привыкают. Голову не вешают, духом не падают. Совсем рядом смерть, а солдат о жизни думает: «Вернуться бы домой к жинке, к детишкам, к родным и друзьям!..»

Посмеяться, пошутить — это единственное, что солдату не запрещено. Правда, шути, смейся, да оглядывайся. Услышит начальство, что шутки шутишь да смеешься, подумает, что высмеиваешь царя-батюшку и Гришку Распутина, тогда тебе несдобровать. Хотя начальство тебя тут, пожалуй, не услышит. Оно сюда и носа не показывает. Тут опасно для начальства. Стреляют… Чего доброго, и убить могут!..

Денек выдался спокойный. Вовремя кухни приехали. Ребята достали свои котелки, поужинали чем пришлось, закурили махорку и сразу повеселели. Один пожилой солдат, шутник и острослов, и говорит мне:

— Слышь, браток, хорошо бы теперь к жинке на пироги поехать, а? Вот бы поесть пирогов с вишнями да еще кувшинчиком кислого молока запить… Когда уж эта война кончится, Шмая-разбойник?

(Кто-то из моих земляков проболтался, что меня прозвали в нашем местечке разбойником, вот и приволоклось за мной это прозвище и сюда, на фронт).

— Когда война кончится? А я почем знаю? Что я, пророк? А мне, думаешь, она не надоела хуже горькой редьки?

— Чего б это она тебе надоела? — заговорили ребята. — До ефрейтора уже дослужился, «Георгия» нацепили. Кто тебя знает, может, до генеральского чина решил дослужиться…

— Из-за тебя, верно, война и затянулась так, Шмая…

— Почему, — говорю, — из-за меня?

— Если б не взял ты в плен того генерала, может, перемирие вышло бы, а так сердится кайзер Вильгельм…

— Устроил бы ты, Шмая-разбойник, чтоб скорее война кончилась. А то воюем-воюем, а конца-краю не видно… Придумал бы чего…

— А что я могу сделать? Царь я, что ли?

— Ты еще выше царя! — кричат ребята. — Царь, он на земле сидит, а ты кровельщик, всю жизнь на крышах. Стало быть, ты повыше всех царей на свете!..

— Эх, братцы, — говорю, — как бы не так! Был бы я царем, все по-иному пошло бы!

— Все так говорят, пока до престола не доберутся! — отвечают мне. — А взберутся на престол, обо всем, кроме своего пуза, забывают!

— Нет, ребята, — говорю, — стал бы я царем хоть на одну недельку, все было бы иначе…

— А как?

— Ого, будь я царем!.. Уж вы лучше не спрашивайте, что было бы! Перво-наперво, выдал бы я каждому из вас по паре теплого белья и портянок, чтобы не мерзли вы здесь, в окопах, как собаки. Это первым делом. Потом выдал бы каждому по два котелка гречневой каши с салом, а то перловка уже из горла лезет, а от овсянки скоро ржать начнем… Кроме того, приказал бы каждому из вас залатать обувку, чтобы под пальцами лягушки не квакали. Еще бы я все сделал, чтобы такие милые парни не гнили в этих проклятых окопах, а лежали бы под боком у своих женушек…

Слушают солдаты и смеются, а дождь льет и льет, и в окопах полно грязи, все промокли до нитки — зуб на зуб не попадает. Тут и там гремит артиллерия. Свистит шрапнель… А вы знаете, милые, что такое шрапнель? Дай бог, чтобы никогда не знали!..

Подкрепились малость, а тут снаряд над головой разорвался. Упал рядом со мной солдат, с которым только что из одного котелка кашу ел… Санитары положили его на носилки и тащат в лазарет… Смотрят на меня солдаты печальными глазами:

— Ну, Шмая-разбойник, как тебе нравится такая жизнь?

— Мне, — говорю, — очень нравится такая жизнь. Пожелал бы Гришке Распутину, Николке с его царицей и свите их хоть на недельку поселиться в наших окопах. Узнали бы, почем фунт лиха, может, скорее закончили бы войну…

— Но ты, Шмая, теперь тоже вроде имеешь какое-то отношение к свите… Тоже высокая шишка… До ефрейтора дослужился, теперь уже и до генерала недалеко… Написал бы высочайшему, что согласен остаться в ефрейторском чине, лишь бы война кончилась…

Вот так помаленьку сидим в окопах, курим махорку, зубоскалим, а смотришь — еще одного стукнуло. Был человек, и нет человека…

Глава вторая

УДИВИТЕЛЬНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Тут Шмая-разбойник заметил, что солдатки, слушавшие его не переводя дыхания, приуныли, тяжело вздыхают, а некоторые вытирают платком мокрые глаза, и немного растерялся. Он не любит, когда люди плачут, расстраиваются. Разве мало слез пролито за эти годы? А сколько еще придется пролить их! Не лучше ли рассказать женщинам что-нибудь веселое? Но ведь на войне совсем не весело. И все же нельзя перед землячками ударить лицом в грязь. Может, придумать что-нибудь? Они на него не обидятся, если что не так и получится.

Глаза у нашего кровельщика заблестели. Вбив несколько гвоздей в стропила и