Мерцание «Призрака»: Ангелы Смерти - Павел Владимирович Шилов

мог сделать для отца Джакомо Льюис. Он сунул пистолет обратно в кобуру, почувствовав на лбу проступившие капли холодного пота, которые тут же стёр рукавом тактической рубашки. Тишина своим густым туманом окутала пространство, словно, собираясь сыграть заунывную мелодию на скрипке рукой великого маэстро Паганини. Кудесник смычка и жертва договора с силами зла, давшими ему всё и ещё больше, чем можно представить, оставаясь вонючим налётом на языках бездельников и завистников, готовых проклясть всех подряд, лишь бы только не признаться в собственной никчемности!

Говард не умел жалеть! Эта черта была чужда для него! Как можно было быть снисходительным к кому-нибудь или чему-нибудь, если даже к себе он этого не применял?! «Чем меньше слабостей, тем больше совершенства!» — подобная философия не могла иметь роскошь снисхождения…

Сердце в груди Льюиса продолжало отбивать барабанную дробь, добавляя тем самым пульсацию в висках и сонной артерии. Боль в затылке продолжала нарастать, сводя с ума воспоминаниями и размытыми лицами знакомых силуэтов… Цена мудрости всегда и во все времена имела наивысшее значение — подобно призрачному замку Мунсалвешь, который рыцарь Персиваль увидел в конце пути, простирающийся над стройностью гор среди рассеявшегося тумана, будучи седым и уставшим от жизни.

Чудовищно хотелось пить. Но что эта была за жажда ему было непонятно, как и много других вещей, с которыми приходилось сталкиваться на пути, приведшим в очередной заброшенный дом, коих на его пути встречалось превеликое множество.

Говард отвёл глаза от безжизненного тела отца Джакомо, чья голова свисала вниз, и прошёл в большую комнату, которая больше всего походила на гостиную, где из мебели были только стол, пара рассохшихся стульев, полуразвалившийся шкаф с отломанной дверцей и старый дырявый диван с торчащими местами пружинами. Стиль мебели напоминал типичную мечту какого-нибудь хиппи из 60–70х годов XX века. Судьбу этих людей решило время, как и всё в этом мире! Наркотики, алкоголь, антисанитария и инфекции, сжиравшие иммунитет, уничтожили их, оставив от них лишь небольшой след в истории… Что же касается мебели, то пользоваться ей ещё было возможно. Говард был привычен к спартанским обстановкам и это даже вызывало в нём поток энтузиазма и циничных шуток в свой собственный адрес. Умение смеяться над собой — лучшее, что человек может сделать для себя самого!

Отец приучил Говарда к минимализму в быту, стараясь вырастить из него настоящего воина. Что же касается науки войны, типа «Сунь Цзы», то Льюис, будучи подростком, уже понимал, что эти средневековые понятия о ведении войны очень устарели, оставив актуальными лишь некоторые изречения, оставшиеся символами на все времена.

Льюис подошёл к столу и взял в руку пластиковую бутылочку с минеральной водой. Он отвинтил крышку и сделал несколько больших жадных глотков, чувствуя, что никак не может напиться. Солёный привкус оставлял приятные вкусовые ощущения, а горсть лекарств, отправленная в рот с большим количеством жидкости, попала в желудок. Психотропные препараты возвращали Говарда в рабочее состояние, возвращая из параллельной реальности, где он продолжал блуждать среди потерянного и не прожитого… Жизнь Льюиса упрямо катилась в тот самый сумрачный лес, где лишь выжженная земля и опалённые деревья, вели к реке, где ждал заполненный паром. Сумасшествие — это что-то странное и неопредёлённое, ведь каждый сходит с ума по-своему! Безумие Говарда было в поиске истины, чей след всё время исчезал между строк огромной книги жизни.

Учащённое дыхание и сердцебиение стали потихоньку стабилизироваться, как и боль в затылке, заставлявшая Льюиса сжимать зубы. Нервное напряжение постепенно выравнивалось под действием таблеток, но истерзанный труп в комнатке, более похожей на кладовку, чья грудь была нашпигована оболочечными пулями, не мог не огорчать!

Льюис сел на старый диван, из которого торчали пружины, и откинул голову назад, ощущая, как по его организму распространяется отрешённость и тишина. Он поднял с пола бутылку с лондонским джином, стоявшую рядом с обшарпанной ножкой дивана и свинтив крышку, сделал несколько глотков. Крепкий спиртной напиток высушил ротовую полость, оставив привкус ягод можжевельника на пересохших губах.

Говард встал с дивана, услышав скрип пружин, который издал этот предмет мебели, более похожий на рухлядь. Он поставил бутылку на стол, где хватало разных вещей, как нужных, так и просто откровенного барахла, найденного на досуге на чердаке. Журналы эротического содержания далёкой середины первого десятилетия XXI века, растрёпанная книга Шопенгауэра со следами разного рода человеческих грехопадений, пожелтевшие фото, старый кассетник с кассетой в деке и дневник бывшей хозяйки этого дома; почти целая жизнь семьи, чьи призраки могли летать по этим обветшалым от времени комнатам.

Льюис скинул с себя бронежилет, бросив его на диван, и подошёл к шкафу, рядом с которым стояла лопата. Он с отвращением схватил её за ручку, понимая, что копание могилы занятие не по его духу. Нет, Говард никогда не боялся запачкать собственные руки, поскольку «грязь» к «грязи» не пристаёт.

Он вышел из дома, пнув ногой входную дверь, чей скрип напрягал его слух. Желание смазать петли прерывалось в тот же момент, когда инстинкт самосохранения требовал использовать всё возможное для обнаружения противника, помимо датчиков движения, понатыканных в радиусе от 20 до 40 метров от дома.

Льюис вышел на свежий воздух под лучи вечернего солнца, частично слепившего его глаза. Говард зашёл за дом и, отступив порядка пары метров от небольшого цоколя, выложенного из булыжников, воткнул штык лопаты в сухую окаменевшую землю. В его памяти тут же всплыли воспоминания о Тунисе и той свалке, где пришлось провести около месяца, наблюдая за дельцами, любящими торговать списанным оружием, так и не дошедшем до утилизации.

Льюис продолжал копать могилу, стараясь при этом не думать ни о чём: почти так же, как люди погружается в своё хобби, когда что-то мастерят или собирают, сосредоточенно работая с любой деталью вне зависимости от её размера. Схожие ощущения испытывал и Говард, отдавая своему «хобби» всю внимательность и аккуратность.

Льюис выбросил из ямы лопату и, отдёрнув прилипшую к спине от пота тактическую рубашку, принялся вылезать из будущей «усыпальницы».

Говард вылез из могилы, глубина которой не превышала полутора метров. Он вставил в рот сигарету, достав её из пачки и, чиркнув зажигалкой, закурил. Льюис выпустил изо рта табачный дым и снова сделал глубокую затяжку. Вечернее солнце готовилось к очередному закату, потихоньку меняя цвет неба.

Говард затушил окурок пальцами левой руки и бросил его в металлическое ведро с небольшим количеством песка, стоявшее рядом с внедорожником. Льюис с трудом сглотнул небольшой остаток вязкой слюны во рту и направился в дом. Он знал,