Точка замерзания крови - Андрей Михайлович Дышев

class="p1">– Послушай, – сказал я, – может, отпустишь иностранку? Тебе что, наших мало?

– Заткнись, – посоветовал лысый. – Делай, что говорю.

Я присел на корточки и взял девушку за плечи.

– Илона, вставай, ауфштеен! – бормотал я какую-то ахинею. – Не надо ничего бояться, все зер гут. Твой гроссфатер уже заждался тебя.

Я с трудом заставил ее встать. Бледное, лишенное какой-либо косметики лицо девушки было мокрым от слез. Красная болоньевая курточка на гагачьем пуху в нескольких местах была выпачкана то ли в мазуте, то ли в саже. От одежды шел сильный запах бензина. Немка прижимала сжатые в кулаки руки к груди, отрицательно качала головой и отказывалась отойти от меня даже на полшага.

– Nein, nein, – бормотала она, боясь поднять голову и взглянуть на лысого. – Ich habe Angst vor ihm[3].

Мне пришлось повести ее к лестнице силой. Мэд, как кошка на руках хозяина, который вышел к шумной и оживленной дорожной магистрали, все пыталась спрятать лицо у меня на груди. Она передвигалась бочком, лысый наводил на нее едва ли не мистический ужас, и чем ближе мы подходили к нему, тем сильнее она прижималась ко мне. Я был единственным здесь человеком, которого она знала, и безоглядно искала во мне спасение, хотя я сам не меньше ее нуждался в помощи.

Мы поравнялись с лысым. И он, и его несчастная заложница молча следили за нами, словно они были единым организмом, неким монстром, сочетающим в себе и палача, и его жертву.

– Стоять! – приказал лысый и повел стволом автомата в мою сторону. – Выворачивай карманы.

Мэд держалась за мою руку и мешала мне. Я вывернул карманы пуховика. Больше карманов у меня не было.

Лысый переключил внимание на Мэд.

– Вытряхивай рюкзак!

Мэд, не понимая, чего от нее хотят, с удвоенной силой сжала мою руку.

– Nein! Nein! – заскулила она.

Лысый стал нервничать.

– Слушай, заткни ей рот! – прорычал он мне. – Или я сделаю ей больно.

– Илона, – сказал я как можно спокойнее. – Гебен зи… твой рюкзак. Ты понимаешь меня? Не надо бояться!

– У меня кончается терпение! – крикнул лысый.

У него были заняты обе руки, и он не мог сам сорвать с нее рюкзак. Я потянул за лямки. Немка, отрицательно качая головой, вцепилась в рюкзак двумя руками и пронзительно запищала.

– Вот же дура! – нервничал лысый. – Мне проще ее прикончить! Стащи с нее этот рюкзак, или я устрою ей Берлин сорок пятого!

Я чувствовал, что это уже не просто угроза. Лысый часто и глубоко дышал от возбуждения. Возня с немкой отнимала слишком много времени, и он мог выстрелить. Мэд сопротивлялась. Я сделал страшное лицо и прикрикнул:

– Прекрати! Молчи! Опусти руки!

И быстро сорвал с нее рюкзак.

– Вытряхивай! – поторопил лысый.

Я расстегнул "молнию". Из рюкзака вывалилась пара замшевых, на меху, сапожек.

– В вагон, оба! – крикнул лысый, отшвыривая ногой сопожок.

Я подтолкнул Мэд к двери, но она вывернулась, наклонилась и подобрала с пола обувь. Лысый выругался, сплюнул и крикнул милиционеру:

– Эй, майор! Давай следующего!

Я вывел немку на платформу. В проеме покачивался красный подвесной вагон. Старые доски прогибались под ногами. Я шел медленно и смотрел вниз. Лысый через стекло следил за нами. Мэд все еще не пришла в себя и дрожала, будто ей было холодно. Сапожки и скомканный рюкзак она прижимала к груди. Перед выдвижной дверью вагона я остановился, взялся за ручку, нарочно подергал ее на себя, хотя она открывалась, как в купе, в сторону.

Я не поднимал глаз, но чувствовал на себе взгляд лысого. Два шага по платформе, за вагон, и оттуда можно спрыгнуть вниз. Высота – не больше трех метров, это, собственно, пустяк, несильный удар по ногам. Если это сделать быстро, то лысый не успеет выстрелить. Но черт возьми как быстро объяснить Илоне, что нужно сделать?

Я снова дернул ручку двери на себя. Еще выиграл несколько секунд. Но что они мне давали? Все равно я не мог оставить Илону и бежать один.

Лысый приоткрыл дверь и выставил ствол:

– Ты у меня сейчас доиграешься.

Я сразу "вспомнил", как открывается дверка вагона. Мэд вошла в вагон первой. Пол закачался под ее ногами, и она испуганно схватилась за поручень.

– Сядь, – сказал я ей, взял девушку за плечи и подтолкнул к скамейке.

– Was wird geschehen? – бормотала она, заталкивая сапожки в рюкзак. – Armer Grossfater, er wird verruckt, wenn er erfahrt, welches Ungluck hat mich getroffen[4].

Я подошел к торцевому борту и посмотрел через окно наверх. Из диспетчерской выглядывала обезьянья физиономия Бори. Техник жестикулировал, шевелил губами, усердно демонстрируя свое сочувствие.

Он готов отправить он нас на станцию "Старый кругозор", на высоту три тысячи двести, думал я. А что будет потом? Что задумали бравые ребята с автоматами? Станут требовать от властей денег и готовый к вылету самолет?

День утекал все глубже за горы. Снежные склоны окрасились в бледно-голубой цвет, словно я смотрел на них через светофильтр. Если сначала эта злополучная история вызывала у меня любопытство, то теперь на душе не осталось ничего, кроме усталости и легкого раздражения. Вместо того, чтобы отвязываться в уютном баре, наполненном запахом кофе, вина и французских духов, я сидел в вагоне, куда меня загнала лысая обезьяна, глубокомысленно смотрел в перепуганные глаза переразвитой Илоны и вспоминал какие-нибудь немецкие анекдоты, которые ей можно было бы с умным видом промычать. Как назло, ничего веселенького я вспомнить не мог и, мысленно плюнув на коммуникацию, стал думать о том, какими последствиями может обернуться для меня этот финт с террористами.

В это время на платформе появилась молодая дамочка лет двадцати восьми в безобразно-привлекательных лосинах, напоминающих по расцветке трупные пятна, и в овчинной безрукавке, одетой поверх ядовито-желтого свитера. Ее лоб обтягивала такая же желтая повязка, и в мочках ушей покачивались капли янтаря. Она напоминала индонезийскую ниаску, для которых желтый цвет символизирует чистоту, благородство и процветание. Похоже, что лысый попросту вытолкнул дамочку на платформу. Она пятилась к вагону спиной, будто набирала необходимую дистанцию, чтобы разогнаться и пробить собою дверь.

– Сумку верни, бизон вареный! – крикнула она и предупредительно двинула ногой по двери. – Если там что-то пропадет, я тебе брови выщипаю!

Стекло задрожало от серии ударов. Дамочка распалялась прямо на глазах. Она принадлежала к тому типу женщин, которых невозможно переспорить и перекричать, а в гневе они опаснее мужчин.

– Was sagen sie?[5] – шепотом спросила Мэд.

– Это не переводится, – ответил я.

Лысый не долго терпел бунт, приоткрыл дверь и сунул под