Легенда о Коловрате - Вадим Саралидзе

Настя выглянула из горницы как раз в тот момент, когда Лада пыталась обойти Каркуна и не зацепить коромыслом кадушку у входа, однако изворот не удался – ведро стукнулось об стену и вода выплеснулась на пол.

– Тьфу! Опять накаркал! – в сердцах бросила ключница.

Посмеиваясь в усы, дружинник помог ей опустить коромысло и обернулся на скрип двери.

– Скоро выйдет, – кивнула Настя на невысказанный вопрос, прикрыла дверь и взяла с полки берестяную книжицу. Задумчиво погладив ее кончиками пальцев, она подошла к Евпатию и протянула ее со словами:

– Вот. Это твое. Записываешь, чтобы не забыть.

Он стал перелистывать страницы, а память все охотнее подсказывала ему детали написанного. Жизнь возвращалась. Но медлить было нельзя – его ждал князь.

Коловрат быстро оделся, принял из рук Настеньки пояс с мечом и, улыбнувшись, провел ладонью по ее гладкой щеке. Девушка прижалась на секунду к его ладони и тихо напомнила:

– Князь ждет.

Пока Коловрат с Каркуном спускались по лестнице, дружинник без умолку болтал:

– Неужто татары? Ты ведь воеводу предупреждал, что беда рядом ходит.

Каркун явно ждал ответа, но его спутнику было совсем не до досужих разговоров. В голове теснились воспоминания, которым нужно было занять свои места. Сейчас это было самым важным. Ведь, если правда, что к Рязани приближаются ордынцы, будет битва. А он теперь десятник, и значит, от него жизни людей зависят. Голова должна быть ясная, а думы верными. О пустом поговорим после.

Но Каркун не унимался. Ему, похоже, говорливый собеседник и не требовался – идет рядом человек и ладно, уже слушатель. Хватит.

– А Добромир рвется с врагами в чистом поле биться. Ну не дурень? От него тоже толку никакого! Ещё и старый!

Добромир? Коловрату было знакомо это имя. Приятных чувств оно не вызывало, скорее – глухое раздражение. И определенное уважение тоже. Что за человек? Ничего, увижу – узнаю.

Прежде чем сесть на лошадь, Евпатий сунул берестяную книжечку за пазуху и огляделся. Каждый камушек был ему здесь знаком. Рязанские дворы и улицы отзывались теплом в сердце. И впервые с момента пробуждения он почувствовал себя дома.

Когда Евпатий ушел, в горницу заглянула Лада и вопросительно поглядела на Настю. Та всплеснула руками:

– Ой! Про крестины сказать забыла.

Но бежать за мужем было уже поздно – он бодрой рысью скакал ко двору рязанского князя.

Рязань всегда пробуждала в Евпатии какие- то неведомые чувства. А и как тут не взбудоражиться, когда город дышит полной грудью, воздух становится густым и сладким как медовуха, а по синему небу плавают важные толстопузые облака, почти задевая золотые репы куполов. Пьянящая, дурманящая красота! Евпатий шагал по улице, по обеим сторонам которой выстроились добротные рубленые избы с нарядными кружевными наличниками, и все вокруг казалось ему таким же нарядным и торжественным. Много городов повидал он на своем веку, но такого благообразного, как Рязань, не встречал. Мостики из березовых бревен, резные крылечки, стройные часовни, ладные бани и витые заборы – все здесь сделано с любовью и на совесть, а сами горожане пригожи собой и смотрят на могучего воеводу приветливо. Девки – те и подавно глаз с него не сводят – так и норовят, проходя мимо, задеть подолом, звякнуть стеклянным браслетом, откинуть белой ручкой косу русую за спину, лишь бы видный богатырь их ласковым взглядом одарил.

Город бурлил тысячей голосов: топоры стучали, молоточки звенели, воробьи чирикали, лотошники нахваливали товар, а ребятишки носились туда-сюда, топоча своими маленькими пятками по первому снежку. Может, оттого все были так безмятежно веселы, что лето выдалось на редкость урожайным и запасов наготовили столько, что не то что одну – три зимы можно пережить, не покидая стены Рязани. Даже местные телята, казалось, щипали травку только из озорства, а вовсе не для того, чтобы жить-жить, пузо наесть, а потом отправиться на убой.

Коловрат скакал по узким рязанским улочкам вслед за своим ратником и не ведал, что скоро всем здесь на убой идти придется – и лотошникам, и попам с дьяконами, и боярам с их свитою, и мастеровым, и юродивым, и ребятишкам с девками. Что косы русые в пепле за угли запутаются, молодцы удалые на куски будут изрублены, а святые алтари кровью русской залиты. И что останутся от града богатого да чудного только дым да пепел.

Всю дорогу до южной стены Каркун не замолкал ни на миг. Все напоминал и напоминал Евпатию про его жизнь да про рану, от которой он по времени забывал и становился как дикий зверь, так, что его связывать приходилось. Дружинник подъезжал на своем низкорослом коньке то слева, то справа, тыкая толстым пальцем и объясняя, словно дитяти, как кого из встречных зовут, да где что, да как все в городе Рязани устроено.

Евпатий в ответ все хмурился и морщился с досады, отчасти оттого, что про Рязань он все уже и без Каркуновых подсказок вспомнил и коня знал куда вести, отчасти потому, что надоел ему Каркун за эти полчаса хуже навозной мухи. Все мелет и мелет языком, словно мельничный жернов, да зыркает своим левым, дурным, глазом. Глаза у Каркуна были разные – один обычный, серый, а другой черный, как у ворона. Вот за этот глаз и за манеру каркать добрым людям под руку Каркуном его и прозвали. Не любили его в народе за привычку лезть всем в печенки и поговаривали, что бабка его ведунья была, даже пару раз крепко поколачивали за злую болтовню и сглаз. А однажды, припоминал Евпатий, не вступись он за непутевого дружинника, наверняка прибили бы до смерти.

Так, по утреннему холодку и прискакали к южному городскому пределу. Рязань – город большой, бойкий, торговый да ремесленный. Ярмарки в нем шумные, церкви высокие, а стены крепкие. А стоит на самой кромке, на русских земель границе. Там, дальше, за стеной начинается степь – владения кочевых народов. Там люди лютые живут. Да и живут не по правде, не по добру – по звериным законам.

У стены дружинники спешились, привязали коней и поспешили наверх. Пока они топали по заснеженным ступеням, Евпатий в который раз подивился и порадовался городскому укреплению. Стена была добротная, выстроенная на срубах, на высоком земляном валу, местами поднимаясь до десяти сажен, с тремя ярусами стрелковых площадок и остроконечными башенками-вежами, с круговым боем. Об такую крепость любой супостат зубы поломает. Но все же как-то неспокойно было на сердце. Тревога была в глазах у дружинников, что попадались встречными на сходах, и стрелки на башнях натягивали спешно тетивы, пристально глядя в снежную степь. А вот, на смотровой площадке, и сам великий князь Рязанский, Юрий Игоревич, с племянником Олегом, указывают куда-то в сторону Дикого поля и тихо переговариваются. Каркун, по своей привычке, начал было объяснять, что, мол, вот он, князь, но Евпатий шикнул на него и отгреб надоеду с дороги в сторону. Князя он и так сразу признал, да и кто бы не признал!

Дело было не в гридях в богатых доспехах и боярах в меховых шапках, которые окружали Юрия Игоревича. Даже стой он один и в простой одежде, любой бы сказал, что перед ним правитель, потомок Рюрика. Видно было это и по гордой осанке, и по взору, властному и пытливому. Еще до свету принесли дозорные весть, что незнакомые всадники, без стягов и без знаков на щитах, направляются к Рязани. И теперь великий князь стоял на стене, дыша на озябшие пальцы, и думал думу тревожную. Уж больно обнаглели ордынские разъезды в последнее время, больно страшные вести с самой весны приходили из Волжской Булгарии, а теперь, выходит, и половцы Орде покорились. Тут на горе ему еще эти всадники. Что им в Рязани нужно? Всего два года Юрий княжил в Рязани, после смерти брата Ингваря, и годы все выходили один беспокойнее другого.