Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне - Жилбер Мартино

«Вблизи Наполеон казался ниже ростом, — пишет Бетси, — особенно рядом с сэром Джорджем Кокбэрном с его могучим сложением и аристократической физиономией; к тому же он уже несколько утратил тот величественный вид, что так поразил меня в первый раз. Он был смертельно бледен, однако черты его, несмотря на их холодность, бесстрастность и суровость, показались мне удивительно красивыми. Едва он заговорил, его чарующая улыбка и мягкость манер тотчас рассеяли наполнявший меня до того страх. Он опустился на один из стоявших тут стульев, обвел своим орлиным взором наше скромное жилище и сказал маме, что оно на редкость удачно расположено». Было четыре часа, и солнце уже исчезало за грядой скал, закрывавшей горизонт на западе, заливая долину косыми лучами света; беседка из виноградных лоз манила своей тенью, в бассейне резвились рыбки, а на деревьях щебетали птицы. Наполеон, очарованный этим местом, покоренный дышавшим здесь безмятежным покоем, попросил разрешения пользоваться легким строением, примыкавшим к дому; этот летний домик, построенный Баль-комбом, чтобы его дети и их друзья могли там полдничать, представлял собой одну изящно отделанную в стиле Регентства комнату, площадью в несколько квадратных метров, с большими опускными окнами, выходящими на юг, восток и запад. Расположенная наверху пятиметровая мансарда будет служить спальней Лас Казу и его сыну, которых Бертран вызвал из города, а Маршан и мамелюк Али будут спать у дверей, завернувшись в свои плащи, на тощих матрасах, принесенных с «Нортумберленда».

Те два месяца, что Наполеон проживет здесь как на биваке, некоторые будут склонны называть розовыми мгновениями изгнания. Последствия нервного потрясения, пережитого при Ватерлоо, отречения и бегства через западную часть Франции постепенно смягчались под благотворным воздействием забвения и великого лекаря — времени; покой этого дома, простого, но изящного, почтительная учтивость Балькомба, ласка детей, простодушная болтовня Бетси и тишина парка, нарушаемая лишь криками животных на ферме, — все это действовало как лекарство от душевных потрясений. Прежде всего нужно было заняться обустройством жилья: Маршан раздобыл у хозяев несколько стульев, кресло, стол, который будет также служить конторкой с письменным прибором; походная кровать стояла у окна, а восхитительная ваза для цветов работы ювелира Бьеннэ, украшавшего своими творениями празднества Империи, и серебряный несессер приводили Бетси в неописуемый восторг. А несколько миниатюр с изображением Римского короля и Императрицы на стене воспроизводили обстановку его палатки на биваках. Кухня тоже не отставала; правда, первый обед оказался неудачным, и поданные при свете кинкетов холодные блюда, доставленные из города, были съедены без всякого удовольствия; но уже на следующий день Маршан получил разрешение пользоваться летней кухней и вызвал эконома Пьеррона и повара Лепажа, доставивших серебряные приборы и столовое белье. Метрдотеля Чиприани Франчески оставили в городе, равно как и ливрейных лакеев братьев Аршамбо, Руссо, Джентилини и Сантини, чтобы было кому обслуживать императорскую свиту. Сколько самоотверженности в этих простых людях, еще не сломленных унынием и скукой! Они стараются угодить своему пленному господину с тем же неизменным усердием, с каким служили ему, когда он был владыкой Тюильри. Дабы сделать чуть более удобным это подобие бивака, приехавший с визитом полковник Бингэм предложил воспользоваться услугами его солдат, чтобы на лужайке перед Павильоном построить шатер, который станет столовой и рабочим кабинетом. Ибо работа будет основным занятием Императора во время этого краткого пребывания у Балькомбов. Еще на борту корабля он начал диктовать Лас Казу «Итальянские кампании». Эта работа требовала ежедневных интеллектуальных усилий, но он воспринимал ее как отдых, во всем блеске являя свою поразительную память, историческое и критическое чутье и повествовательный дар. Он был верен обещанию, данному гвардии в момент прощания в Фонтенбло: «Я напишу о тех великих деяниях, что мы совершили вместе»; и едва ступив на борт «Нортумберленда», принялся за описание своей лучшей кампании, каковое и намеревался теперь довести до конца. Его распорядок дня полностью подчинен этой работе: он встает рано, одевается, совершает небольшую прогулку в парке, около 10 часов завтракает, делает для разминки еще несколько шагов и садится за свои бумаги. Сначала Лас Каз перечитывает текст, сочиненный накануне и утром переписанный набело его сыном; Наполеон одобряет или вносит исправления, а затем диктует дальше. Около 5 часов он делает перерыв, чтобы перед ужином, подаваемым в 6 часов, прогуляться по аллее, которую французы уже окрестили аллеей философов. Окружающим его людям, которые жадно внимают каждому его слову, Наполеон часто говорит о своем прошлом, о своих удачах, о своих беседах со всеми сильными мира сего: сыплются бессчетные имена и даты, ибо память нуждается в гимнастике, чтобы не упустить ничего из прошедших событий. Засыпая в этом жалком колониальном домишке, он, быть может, забывает, что находится посреди океана, во власти своих злейших врагов, ибо за день он набросал столько портретов, нарисовал картину своего времени, раскрывая шаг за шагом пружины своего царствования и превознося великие свершения, коими он гордится: Государственный совет, Университет, орден Почетного легиона, Французский банк, Музей, дороги, каналы, порты. Потомкам есть над чем задуматься!

Вскоре Лас Каз предлагает ему параллельно диктовать свои воспоминания о Египте, о Консульстве и о возвращении с Эльбы, поручив записывать их генералам, а лакеев, Маршана и Али, сделать переписчиками, так чтобы у каждого было свое занятие. Он даже заговаривает об уроках английского, и до нас дошла запись, сделанная рукой знаменитого ученика.

— Когда вы станете благоразумны?

— Пока я на этом острове, никогда. Когда я ступлю на французскую землю, я буду спокоен. Моя жена приедет ко мне. Мой сын будет большим и сильным. Мы сможем вместе с ним выпить за ужином бутылку вина. Матушка будет старой, а сестры станут уродливыми.

Как будто оставалась хоть какая-то надежда вновь увидеть Францию!

С наступлением темноты — а в тропиках темнеет рано — Лас Каз идет к Балькомбам, чтобы убедиться, что они одни, и тогда Император приходит провести вечер в лоне этой семьи. Хозяин дома лежит на кушетке, положив больную ногу на табурет, а жена и дети сидят вокруг него. Они ведут непритязательный разговор о романах, а девочки задают пустенькие и наивные вопросы и заливаются смехом, когда их гость отпускает острое словечко. И очарованный, Наполеон восклицает: «Да это настоящий костюмированный бал!»

Иногда они играют в вист, или же юная Бетси поет знаменитую шотландскую песню Ye Banks and braes, а Император, развеселившись, напевает Vive Henri IV, но потом заявляет, что английская музыка никуда не годится и только итальянцы умеют сочинять оперы. Снаружи — неподвижный жар тропической ночи; рабы ходят взад и вперед по веранде, разнося угощение и напитки; лишь звон цикад нарушает тишину ночи да большие ночные бабочки вьются вокруг факелов; все как в романе «Поль и Виргиния», который очаровал Наполеона в ту пору, когда Бернарден де Сен-Пьер покорял французское общество. Низвергнутый монарх, даже в своем мещанском жилище, чувствует себя окруженным неким почтением, и у себя дома он все еще государь, имеющий свой маленький двор: о трапезах объявляют традиционным «Ваше Величество, кушать подано», а офицеры ездят из Джеймстауна в дом Бриаров, создавая впечатление некой деятельности. Надзор, осуществляемый англичанами, не слишком навязчив: капитан, сержант и несколько солдат размещены у Балькомбов, а когда их присутствие начинает слишком докучать Наполеону, солдат отсылают в город, а капитана просят сменить мундир на штатское платье.