Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне - Жилбер Мартино

— Как вы думаете, генерал придет, если я устрою бал?

Наполеон, взглянув на приглашение, пожал плечами и сухо проронил:

— Передайте билет адресату. Последний раз я слышал о нем у Пирамид и на горе Фавор.

Прочие все-таки отправились на вечер. Мужчины оделись в парадные мундиры, графини Бертран и де Монтолон блистали своими парижскими туалетами и ослепительными бриллиантами и изумрудами, сохранившимися из прошлого, которое, увы, ушло безвозвратно. Жалкое провинциальное общество немеет от царственной грации Фанни Бертран, которая всего несколько лет назад была вице-королевой Иллирии; драгоценности Альбины де Монтолон затмевают украшения, купленные в лавочке еврея Соломона. Такого рода успех имеет свою оборотную сторону, и за ужином французов не удостаивают почетных мест, в то время как жену полковника Уилкса адмирал усаживает по правую от себя руку. На следующий день Гурго жалуется Наполеону, который тотчас же делает выговор своему гофмаршалу: прежде чем принимать приглашение, следовало удостовериться в том, что французам будет оказан достойный прием. Это был первый урок для тех, кто полагал, что на Святой Елене и в изгнании титулы, звания и должности при императорском дворе будут цениться так же, как в Тильзите и Вене.

Подобное обращение породило опасения относительно того, что готовило им будущее. Ждать пришлось недолго, ибо адмирал, сочтя обустройство Лонгвуд Хаус достаточно продвинутым, чтобы «генерал Буонапарте» мог туда переехать, перешел к действиям. Конечно, оставалось еще много сделать, чтобы французская колония могла там достойно разместиться, но малярные и столярные работы можно продолжать и после их вселения. Когда Императору доложили, в каком состоянии находится жилище, он вышел из себя — особенно при упоминании о краске, запах которой он не переносил, и круглосуточном стуке молотков. Наполеон стал говорить о неудобствах, коими чреват сей поспешный переезд. Но Кокбэрн был не из тех, на кого действуют слова: генерал обязан исполнять приказание, а если он не желает подчиняться, то в имение Бриаров будет прислан отряд в сто человек, который встанет лагерем у него под носом. Уязвленный Император назначил переезд на 10 декабря, воскресенье. Адмирал, несколько смущенный, появился около двух часов. Его встретили учтиво, без малейшего признака враждебности, и прежде чем сесть в седло, Наполеон пошел попрощаться со своими хозяевами. Он вручил Балькомбу золотую шкатулку со своим императорским вензелем и пригласил его приезжать в гости в Лонгвуд вместе со всем семейством. Бетси расплакалась. Стоя у окна, она смотрела, как удаляется маленький кортеж.

— Вы будете навещать меня в Лонгвуде, мисс Бетси, — утешил ее Наполеон.

В три часа Маршан, который выехал раньше своего господина, услышал дробь барабанов кордегардии, приветствовавшей всадников. Адмирал услужливо помог Императору сойти с лошади, а затем любезно показал ему приготовленное для него жилище. Пролог трагедии был сыгран; декорациями следующих актов станут этот плоский, унылый пейзаж и тесный дом, которому суждено будет войти в историю. Любопытство путешественников, стихи поэтов, озлобленность дворов, яростное сопротивление изгнанника, не желающего позволить похоронить себя заживо, сделают знаменитым это место, и два эти слова — Лонгвуд Хаус — войдут в череду побед и достопамятных мест Империи и станут символом одновременно величия и падения, легендой величайшего из людей Нового времени.

Странное здание, построенное без определенного плана, которое нельзя назвать ни красивым, ни откровенно уродливым, одним словом, дом, наилучшим образом подходящий для тюрьмы, который, однако, не осмеливаются называть этим именем. Комнаты, предназначенные для Императора, расположены со стороны фасада и, стало быть, находятся под наблюдением британцев; по периметру грязного двора стоят сараи, которые будут служить буфетной, кухней, бельевой и помещением для хранения серебряной посуды, откуда слуги — французские и английские — смогут наблюдать за тем, что происходит у «генерала»; наконец, в стороне находятся строения, где разместится «семья», то есть Монтолоны, Лас Казы, Гурго, а позже — священники Буонавита и Виньяли и врачи — О'Мира и Антоммарки. Это не считая надзирающего английского офицера, невидимого, но постоянно присутствующего.

В дом, точнее в личные апартаменты Наполеона, ведет перекрытое круглым навесом крыльцо в несколько ступенек; дальше находится бильярдная, просторная и хорошо освещенная продолговатая комната, стены и потолок которой были наскоро обшиты деревом плотниками с «Нортумберленда». Следующая комната — гостиная, довольно скромных размеров, с красивым камином из черного камня, близ которого Наполеон, со шляпой под мышкой, стоя принимает британцев, дабы не позволить им бесцеремонно усесться в его присутствии, что было бы ему в высшей степени неприятно. Здесь, лежа на стоящем между двух окон ложе, под портретом Римского короля, в присутствии безграмотных лекарей 5 мая 1821 года в исполненной величия бедности и библейском одиночестве завершит он свой фантастический земной путь и будет предан земле чужими руками. Третья комната, куда тусклый свет проникает лишь через балконную дверь, будет столовой; двери из нее ведут в два кабинета, которые станут спальнями, и в крошечный коридор, который переделают в ванную комнату. Мебель, в спешке собранная со всего острова, выглядит до крайности убого, а когда Лондон наконец-то пришлет для замены мебель достойного качества, Хадсон Лоу и его помощники бесстыдно присвоят себе все, что придется им по вкусу.

Другое крыло дома — одна большая комната и несколько кабинетов, прежде чем стать библиотекой, будут отданы Монтолонам. Лас Каз и его сын должны довольствоваться чердачной комнатой над кухней, куда надо карабкаться по крутой лестнице. Гофмаршал, возмущенный теснотой и неудобством этого жилья, предпочел поселиться в двух километрах отсюда в Хате Гейт — утопающем в зелени колониальном доме; там он сможет с горечью вспоминать о том, какие обеды устраивал он от имени Императора и короля в Париже: эти обеды, которые посещали все знатнейшие и достойнейшие лица Империи, обходились казне в два миллиона в год.

После отречения, пребывания в Мальмезоне, беспорядочно стремительного бегства на запад в направлении Рошфора, унизительной сдачи англичанам и изнурительного плавания на «Нортумберленде» под одной крышей объединились наконец все те, кто из преданности или корысти согласились разделить с Императором тяготы изгнания. Чтобы лучше понять, какие повседневные испытания сулило пребывание на этой странной скале, нелишне будет бегло перелистать позолоченный альбом их бытия с того момента, когда в холодный вечер месяца брюмер звезда Наполеона засияла среди туч, затянувших небо над Сен-Клу.

С 1807 года генерал Бертран является адъютантом Императора, каковая обязанность как нельзя лучше подходит этому высокому беррийцу, выпускнику Военной школы, не столько умному, сколько исполненному всяческих сведений. Затем он становится кавалером ордена Почетного легиона, губернатором Иллирийских провинций Империи, командующим корпусом в Великой Армии, а после смерти Дюрока назначается на почетную должность обер-гофмаршала дворца. Облаченный в сверкающий мундир (сейчас уже поблекший, он выставлен в витрине его прекрасного дома в Шатору), он управляет официальными банкетами, раздает милости, тратит, не считая, и живет рядом с государем в самом Тюильрийском дворце. Он еще молод — ему лишь сорок два года, — но он сутулится и уже не выглядит высоким, слегка лысоват, держится скромно и незаметно. В нем человек, рожденный для военной науки, умеющий находить гениальные технические решения, берет верх над солдатом; он лучший военный инженер в Европе, уверяет Наполеон, а доброта и преданность берут в нем верх над политическим чутьем.