Клиника «Возрождение» - Михаил Лукашов

поняла, что это первый момент за очень долгое время, когда она МОЖЕТ нормально мыслить. Над головой проплыла кованая вывеска: «Клиника «Возрождение». Ваш путь к выздоровлению».

Наконец, из тумана проступил массивный черный автомобиль, припаркованный под фонарем у дороги. Видимо, Эд сделал все тихо – никаких звуков погони со стороны клиники не было. Стояла полная тишина, какая бывает только посреди ночи. Эдвард усадил ее на заднее сиденье, а сам сел за руль. Закурил. Затем посмотрел на нее из зеркала заднего вида.

– Ты не думаешь, что это твое прояснение с памятью… результат их лечения?

– Серьезно? Ты сейчас хочешь устроить мне допрос?

– Слушай, раньше ты и дня не могла провести без попытки себя убить. Не узнавала меня. Я как будто с трупом твоим разговаривал. А сейчас… что вообще ты помнишь?

– Я помню, что у меня была другая жизнь. И я ни секунды не хочу здесь оставаться, – процедила она сквозь зубы.

– Если я сейчас увезу тебя отсюда и тебе опять станет хуже…

– Ты силой вытащил меня оттуда. А теперь хочешь всучить обратно … Послушай, Эд, потом можешь проваливать… Но сейчас – увези меня из этой чертовой клиники! – она перешла на крик. – Иначе можешь достать свой пистолет и пристрелить меня прямо здесь, потому что я обещаю тебе…

– Замолчи! – он ударил ладонью о приборную панель. Она замолчала. Сказать ей все равно было уже нечего, да и сил на это не оставалось.

– Что ты предлагаешь делать дальше? Нас будут искать. Я могу тебя спрятать…

– Нет. Ты сможешь найти для меня кое-кого?

– Да… Но давай сначала уедем отсюда.

Сейчас Эдвард был ее единственной соломинкой. Единственной связью с настоящим и прошлым. И ей хотелось нащупать другие.

* * *

На другом конце трубки послышалось прерывистое сопение.

– Берт? Это я, Малил. Ты помнишь меня?

Он еще некоторое время помолчал, а затем ответил – медленно, видимо, взвешивая каждое слово.

– Малил? Это правда ты? Я думал ты давно мертва.

– Ты не узнаешь мой голос?

– С тех пор, как ты тогда внезапно исчезла… Я… я даже не знал, где ты. Господи, сколько же лет прошло. Что с тобой произошло?

– Не по телефону, Браун. Ты можешь встретиться?

Опять молчание.

– Зачем?

– А ты не понимаешь?..

Тишина.

– Берт, не бросай трубку. Я… долго рассказывать, со мной много чего случилось. Я помню, что мы были с тобой как-то связаны. Я просто надеялась, что ты объяснишь… кем я была.

– Мал, слушай, не все так просто. Я под надзором… уже давно. Я даже из дома не могу выйти, чтобы за мной не следили. Я бы рад, но я просто не понимаю, как.

– Это важно. Найди место, где тебя не будут искать и встретимся там.

– Ты уверена, что это нужно делать?

– У меня нет выбора, Берт. Материалы с нашими исследованиями еще у тебя?

– Господи, нет! Ты в своем уме?! Где вообще ты была все это время? Ты ничего не знаешь?

– ГДЕ ОНИ, Браун?

– Ты же понимаешь, что нам не дадут встретиться. Не дадут нам…

– Ты не представляешь, через что я прошла. Мне уже все равно.

– Что ты от меня хочешь?

– Просто… одну встречу. И я оставлю тебя в покое.

Снова нервное сопение.

– Хорошо. Ты хоть что-нибудь помнишь? Помнишь, где мы оставили нашего друга?

– Что?.. – в памяти всплыл образ человека с яркими глазами и пышными усами, которого она видела в клинике.

– Где мы попрощались с твоим другом детства…

– Да, кажется, помню. Это здесь недалеко.

– Конечно, мы ведь здесь с тобой работали. Все мы. Поэтому я до сих пор отсюда и не сорвался…

В голосе почувствовалось тепло и безнадега.

– Увидимся там, Мал. Я скучал. Но очень тебя прошу – будь осторожна.

* * *

Когда-то Мартин Грабэ подарил Малил одну из своих работ – как всегда на религиозный мотив, и выполненную как обычно затейливо. Это была большая икона из золота, бронзы и меди, выполненная почему-то по канонам православной церкви, и в виде паззла. Малил помнила, что каждый святой, размещенный на полотне, по задумке мастера воплощал важную часть души, без которой человек вовсе перестает быть человеком – любовь к ближнему, надежду, нравственность, жертвенность и прочее. Малил тогда очень впечатлили эти бородатые старцы с угольными глазами, смотревшими куда-то в пустоту – далекую, недостижимую. Любого святого можно было вынуть из полотна, и под ним обнажалась подложка картины – темная, бледно-фиолетовая, какой-то сплав металла. Если вынуть всех святых, оставалось лишь изображение Христа сверху, а под ним – ничего. Видимо, этим Грабэ имел ввиду, что современный человек вынул из своей души все святое и остался совершенно пуст. Малил тогда подумала, что проникновенные старцы умерли так давно, что иначе случиться и не могло – слишком далеки они были от склада современного человека. И от нее они тоже были бесконечно далеки. Малил вспомнила это потому, что нависавшее над ее головой небо было почти того же цвета, что и «пустота» Грабэ. Как же это было давно.

Эд шел впереди. Наверное, все еще была ночь, но Малил не могла сказать точно – небо было таким же темным и час, и несколько часов назад. Кладбище выглядело заброшенным – видимо, Мартин оказался одним из последних, кого здесь похоронили. Это было на него похоже – он и при жизни был каким-то осколком прошлого, словно метеорит, пролетевший миллионы световых лет, а потом невпопад рухнувший на землю.

Наконец, она нашла то место. Маленькая надгробная плита была едва видна из-за засохших зарослей колючки. Но знакомую надпись она разглядела:

«Я не приземленный человек. Я ставлю себе высокие цели, которых никогда не достигну из-за своей лени. Но именно они дают мне желание и причины жить. И я никогда не полюблю и не оценю то немногое, что я действительно мог бы сделать в этой жизни».

Эти слова из далекого прошлого ничего ей не говорили, но будили в душе тревожные воспоминания. Бедный Мартин, он всю жизнь искал причины жить, но лишь создавал химеры – одну за одной. А когда они окончательно растворились, повесился прямо в своей мастерской. Что’ж, этот ипохондрик хотя бы старался. А вот ей было совершенно нечем гордиться.

Боковым зрением Малил увидела зажегшийся неподалеку огонек сигареты. Из мглы вышел небольшого роста старик с седой и наполовину лысой головой. На лице были квадратные очки, сквозь которые на нее смотрели пронзительные и чуть застенчивые глаза. Таким она его и запомнила.

– Знаешь,