И опять Пожарский - Андрей Шопперт

– Княжич, жив! Здоров ли? – проснулся и увидел его открытые глаза стрелец, дежуривший у изголовья.

– Поздорову, – попробовал своё знание языка и голос заодно Афанасий Иванович.

Язык серьёзно отличался от современного русского, какая-то новгородско-украинская смесь, но вместе с памятью княжича Петра к генералу пришло и знание этого языка, как устного, так и письменного.

– Испей вот взвару целебного. – Сын травницы Прасковьи Фома Лукин зачерпнул из глиняной миски уже испробованного болезным напитка глиняным же стаканчиком и протянул Петру.

Афанасий Иванович выпил весь предложенный лечебный напиток и поднялся с лежанки из веток.

– Полежал бы, чай, болезный, – сделал попытку придержать княжича стрелец.

– На том свете належимся, – отстранился Пётр и сел на лежанке.

В теле чувствовалась ещё слабость, даже голова слегка закружилась, но генерал стиснул зубы и поднялся. Рубаха была мокрой от пота, он её стянул через голову и вышел из шатра в одних портках. Утро было по-осеннему прохладно, на траве поблёскивали в лучах поднимающегося над лесом солнца росинки. Заливались нестройным хором птицы, попахивало костром, двое стрельцов готовили в большом горшке кашу с мясом. Благодать.

Ну, про благодать, наверное, Пётр Дмитриевич подумал, а вот Афанасий Иванович подумал, что надо бы проверить, на что способно его новое тело. Вспоминая молодость, бывший учитель первых десантников Советского Союза проделал несколько катов и в кульбите упал на траву отжаться. Растяжка у княжича была так себе. Натренированность мышц на длительное упражнение – ещё хуже; барчук, одно слово. Отжавшись пять раз на левой руке, пять раз – на правой, а потом – два десятка на обеих, Пётр рухнул в мокрую траву. Стыд и позор.

– Пётр Дмитриевич, да в тебя во время хвори, никак, бес вселился? – Вокруг поднявшегося княжича стояли все стрельцы и подозрительно перешёптывались, общую мысль высказал десятник Афанасий Борода.

– С чего ты решил? – Пётр (будем теперь называть его так) постарался как можно более грозно глянуть на стрельцов: нельзя терять лицо, он – князь, а кто такой стрелец перед князем?

– Так руками, ногами машешь, ну чисто юродивый… – Борода стушевался под взглядом, зато вылез вперёд здоровенный детина с двумя выбитыми передними зубами (наверное, кулачный боец), кажется, Фома Исаев.

– Это казацкие ухватки, – вспомнив истории про попаданцев, уверенно ответил ему Пётр и добавил: – Ты, я смотрю, боец кулачный, может, сойдёшься со мной один на один, я тебе ухватки и покажу.

Генерал решил, что самое время заводить друзей среди стрельцов: уважают не только родовитого, но и сильного.

– Что ты, княжич, ты хворый – я здоровый, ты вьюнош – я муж опытный. Ты, может, чего у казаков и нахватался, а я с десяток лет лучший поединщик в полку… – Детина снисходительно улыбнулся.

– Забоялся, значит, – решил подначить того Пётр.

– Нет, Пётр Дмитриевич, просто невместно: зашибу, а меня потом на кол. – Громила не повёлся.

– А я вот, думаю, Фома, что боишься ты перед товарищами проиграть мальцу.

Поединок был теперь нужен в любом случае, даже если попаданец его и проиграет.

– А что, Фома, надери уши княжичу, раз сам нарывается, – закончил спор десятник Фомы Козьма Шустов.

Стрельцы неодобрительно загудели, но расступились, давая бойцам место для поединка. Образовался круг диаметром метров десять. Пётр ожидал, что Фома примет какую-никакую стойку, но тот расставил руки, словно хотел завалить девку на сеновале, и попёр вперёд. Нырок в кульбите вперёд, под ноги, удар в солнечное сплетение, уход вправо, ножницы и добивающий ладонью в ухо. Нет. Тело было не то, слишком лёгкое, не гибкое – барчук, словом. Но Фома был в нокауте. Только через минуту он встал на колени и затряс головой.

Всё это время стрельцы не проронили ни слова; ни одобрения, ни осуждения, ничего. Пётр ждал. Ещё через минуту Исаев поднялся на ноги и опять попёр на княжича. Никаких выводов не сделал. Обманное движение влево, захват левого рукава и бросок через плечо с колен. Нет, блин, вес не тот. Амплитуда получилась аховая, дух из Фомы не выбила, но упал тот красиво, на спину, во весь рост.

Подниматься стрелец не спешил, лежал, смотрел на небо и переоценивал ценности. Пётр подошёл к нему и подал руку, помогая подняться.

– Пётр Дмитриевич, а не научишь и меня тем ухваткам? – Чемпион полка был не посрамлён, а удивлён.

– Почему не научить? И тебе на пользу, и отечеству, – широко улыбнулся юноша.

Выехали через час. Позавтракали, свернули бивак и, не мешкая, тронулись. До Владимира было вёрст двадцать, и по свету нужно было обязательно добраться, не перед закрытыми же воротами ночевать. Даже обеденный привал не делали, покормили лошадей, схарчили сами по куску хлеба, последнего, кстати, и снова в путь. Часа в три пополудни и подъехали к посадам Владимира.

Город стоял на правом берегу Клязьмы и оброс пригородами и посадами на несколько вёрст. К городским воротам добрались одними из последних, их уже начали закрывать, но отряд стрельцов с подорожной от самого царя впустили без пререканий, указав, где двор воеводы и где нужно остановиться самим стрельцам. Воеводой во Владимире был Дмитрий Иванович Волховский. Был он человеком заслуженным, даже получил похвальную царскую грамоту за освобождение Мурома и защиту Владимира от изменников.

Воевода города Владимира Дмитрий Иванович Волховский проснулся ни свет ни заря, только петухи горло продрали, и он снова погрузился в сон, как тут на дворе поднялся шум, брехали собаки, и кричал на них псарь Федотка.

Что ж за седмица-то такая выпала, пожаловался сам себе воевода и, став на колени перед образами, принялся молиться. Только прочитанная пару раз молитва «Отче наш» и один раз «Пресвятой Троице» шум за стенами терема не уняли. Пришлось, кряхтя, подниматься и выходить на крыльцо.

Увиденное выбило дух из воеводы. Горе-то какое. Прибывший вчера поздно вечером сынок князя Дмитрия Михайловича Пожарского Петруша с ума сверзился. Ох, горе-горюшко родителю. Волховский князя Пожарского знал хорошо и ценил за преданность царю и радение отечеству. Сынка его Петю он тоже видел один раз, когда в 1614 году весной князь перевозил семейство из Нижнего Новгорода в Москву. Старший сын князя был тогда мал и соплив.

Вчерась двое стрельцов забарабанили в ворота и на вопрос ключника, чего им спокойно не живётся, обсказали, что сопровождают княжича Петра Дмитриевича Пожарского в вотчину отцову по приказу самого царя и государя Михаила Фёдоровича. Волховский с семейством только повечеряли и уже ко сну собирались, но ради такого гостя снова накрыли стол и усадили за него князюшку.

Молодой Пожарский вёл себя скованно и, отдав должное угощению, попросился почивать, но был с виду вполне здоров. А сейчас вьюнош вытворял чёрт знает что, свят, свят, свят. Петруша махал руками и ногами, прыгал, да ладно бы просто прыгал вверх или там в сторону – так нет, прыгал он, кувыркаясь через себя в воздухе почище любого скомороха. Потом княжич стал бить поклоны, да не просто так, а задевая затылком землю – так уже и скоморохи не умели. Что же теперь делать, как он сможет объяснить князю Пожарскому, почему, приехав здоровым к нему на двор вечером, утром ребёнок юродивым стал?