Манхэттенский охотничий клуб - Джон Соул

– Она ранена, – начал Джефф. – Кто-то... – Но закончить ему не дали.

Транспортные копы грубо оттащили Джеффа от женщины и, заломив назад руки, повалили на платформу.

Тогда-то и начался этот кошмар, который длится до сих пор.

Когда вокруг его запястий сомкнулись наручники, кто-то произнес над его ухом что-то непонятное, вроде того, что он не должен сейчас ничего говорить.

Затем его доставили в полицейский участок Западного округа на Сотой улице.

Здесь его снова предупредили, что он имеет право ничего не говорить, но, поскольку Джефф не чувствовал никакой вины – ведь он всего лишь хотел помочь в метро этой женщине, на которую напал бандит, – ему не пришло в голову требовать адвоката. Он принялся рассказывать полицейским о происшедшем. Они начали оформлять его арест, а Джефф все говорил и говорил. У него отобрали часы, перстень, ключи и бумажник, затем на компьютере сканировали отпечатки пальцев, получив подтверждение, что этот арест у него первый. Потом наконец усадили на стул в комнате детективов и попросили снова как можно подробнее описать свои действия на станции метро. И он повторил все сначала, наверное, уже в третий или четвертый раз.

Джефф был уверен, что очень скоро все выяснится, даже когда его заперли в камере предварительного заключения, в том же помещении, где работали детективы. Как только та женщина придет в себя, она обязательно вспомнит, что с ней случилось. Она расскажет полицейским. Тогда все станет ясно и Джеффа отпустят. Просто нужно немного подождать.

Когда его спросили, не хочет ли он позвонить кому-нибудь, Джефф подумал о родителях, но решил их не беспокоить. Они жили довольно далеко отсюда, на Лонг-Айленде, и сейчас помочь ему ничем не могли. И вообще это же просто недоразумение. Не нужно, чтобы они тревожились всю ночь, ведь утром он обязательно вернется домой. Наконец Джефф решил позвонить Хедер Рандалл, сейчас она наверняка сидит одна в его квартире. Вся издергалась, не знает, что и подумать.

Хедер сразу приехала в полицейский участок.

– Я попрошу отца, он выяснит, что происходит, – сказала она. – Не беспокойся, через час мы тебя вытащим отсюда.

Но этого не случилось. Через час полицейский снова позволил ему поговорить с Хедер.

– Сейчас этой женщине делают операцию, но перед этим она заявила, что напал на нее ты.

– Но я этого не делал! – почти закричал Джефф. – Я хотел ей помочь!

– Конечно, конечно, – успокоила его Хедер. – Я уверена, что завтра все окончательно выяснится. Когда ей покажут фотографии, она поймет, что это был не ты.

Но когда на следующее утро полицейские предъявили женщине фотографии двенадцати мужчин, она тут же ткнула пальцем в Джеффа. Говорить потерпевшая не могла, ее челюсти были обмотаны бинтами, но она ясно дала понять, что не сомневается в том, кто напал на нее вчера вечером на станции метро.

Джеффа не отпустили, а перевезли в манхэттенский следственный изолятор.

Ночью в полицейском участке он испытал странное чувство потерянности, а теперь его обуял настоящий страх.

Вспоминая об этом позднее, Джефф видел события следующего дня как будто в тумане. Его вели по какому-то лабиринту – бесчисленные зарешеченные двери, перегородки, замки, которые постоянно отпирались и запирались, затем ступеньки узкой лестницы, по которой он поднимался на два этажа. И гулкое эхо его шагов, как и десятков других заключенных, которые в этот момент медленно перемещались по зданию тюрьмы.

Еще там был лифт, в котором висел тяжелый запах.

Джефф помнил камеру ожидания в здании суда. Рядом, напротив, было еще несколько, в которых сидели люди с характерной внешностью. Взглядов подобных субъектов он всегда избегал на улице или в метро. Теперь они посматривали на него, пытались заговорить, спрашивали, за что он сюда попал.

Джефф угрюмо молчал.

Наконец его провели к другому лестничному колодцу и поместили в небольшую клетку на одной из площадок. В ней стоял лишь литой пластиковый стул.

Джефф сел.

Сколько пришлось ждать, не известно. Его часы лежали в специальной сумке со всем остальным, что находилось при нем вчера вечером, а стенных часов нигде не было.

Наконец его ввели в зал суда, и кошмар вырос до чудовищных размеров.

* * *

В то утро, когда должны были огласить приговор, Джеффа определили ждать в другой клетке у другого зала судебных заседаний в здании уголовного суда, примыкающего к следственному изолятору, но, по-видимому, единственным отличием здесь был только этаж, на котором он находился. В первый день, когда Джеффу предъявили официальное обвинение в попытке изнасилования и убийства, это происходило на одном из нижних этажей. Тогда, почти полгода назад, он еще очень надеялся. Синтия Аллен в конце концов поймет, что ошибается, и все эти нелепые обвинения будут с него сняты. Но обвинений не сняли. Напротив, они усугубились. Потрясенный Джефф слушал показания арестовавших его копов, а потом двух служащих метро, которые, оказывается, появились на станции сразу после того, как он подбежал к женщине. Все они в одни голос утверждали, что рядом с ней больше никого не было. Только он, Джефф Конверс. И наконец, когда заговорила сама Синтия Аллен – она сидела в инвалидной коляске, с лицом, обезображенным побоями, которые не могла скрыть даже первая косметическая операция, – он осознал, что обречен.

Джефф понял, что если бы он сидел не позади адвоката, а на скамье присяжных, то обязательно поверил бы ей.

– Я хорошо его запомнила, – прошептала женщина, бросив взгляд на Джеффа, прежде чем снова повернуться к жюри присяжных. – Он повалил меня... и пытался... – Ее голос дрогнул, но молчание было намного убедительнее, чем любые слова, которые она могла произнести.

Затем пришла очередь Джеффа давать показания. Когда его вели к трибуне, одетого в рубашку, воротничок которой оказался сейчас слишком просторным для шеи, и пиджак, висевший на его исхудавшем теле, Джефф знал, что присяжные ему не поверят.

Он рассказывал о человеке, который побежал в сторону чернильно-черного зева туннеля и исчез там со скоростью спасающегося от света таракана, и видел в их глазах сомнение.

Родители Джеффа сидели на первом из шести рядов жестких деревянных скамеек, отведенных для публики, которые напоминали ему церковные скамьи, и каждый раз, когда он на них смотрел, ободряюще улыбались, наивно полагая, что их вера в невиновность сына каким-то образом передастся жюри. Родственников Синди Аллен родители видеть не могли, а Джефф мог. Они сидели в другой части зала, позади прокурора, и, разумеется, не улыбались, а посматривали на него с откровенной ненавистью. Несмотря на поддержку родителей, Джеффу казалось, что этот кошмар никогда не кончится.

Теперь, в ожидании приговора, он пытался нащупать в себе хотя бы кончик ниточки надежды, но ничего не получалось.

Свое тело, казалось, еще совсем недавно полное энергии, Джефф ощущал совершенно истощенным. В двадцать три года он чувствовал себя стариком.