Черный театр лилипутов - Евгений Коротких

Горох Анатолий Юрьевич. Вечный «хвост», тридцати трех лет, основная специальность — грузчик-философ из разочаровавшихся физиков-ядерщиков. Среднего роста, с величественной, вечно потной залысиной и окладистой бородой, Горох переработал почти во всех коллективах филармонии, временно с ними расставался за неумеренное питие, снова возвращался и снова увольнялся. Никто не мог точно сказать, работает Горох в данный момент или нет.

Последней пристанью для сбыта вещи был Горох.

— Толя, вы знаете, как я вас люблю, — морщится Яков Давидович, — но надо меньше пить.

— Яша, — задумчиво произносит Горох. — За все время нашей дружбы вы мне ни разу не налили. Почему вы не мой папа, а я не ваш Бенечка? Почему, когда вы меня учите жить, я вас не бью линейкой по ушам, а слушаю, открыв рот? Все потому, что вы знаете, как я вас уважаю… займи треху!

— Треху?! — дурным голосом кричит Школьник. — Еще вчера я мог занять вам все пять рублей, сейчас мне хочется берлять, но рыбья котлета для меня непростительная роскошь! Толя, посмотрите на мое лицо… я восемь раз видел северное сиянье, но никогда не был так голоден, как сейчас. Откуда в вас такой цинизм?

— Яша, — чешет лоб Анатолий Юрьевич. — Что вам из-под меня нужно? Ваша вещь стоит ровно в пять раз дешевле, чем вы хотите за нее получить. Минусуйте из этой суммы моих десять процентов чаевых и не говорите после этого, что вы стали меня меньше любить.

— У меня был друг! — хватается за сердце Школьник. — Я защитник природы!

— Яша, фильтруйте текст, вы меня продолжаете любить или нет?

В конце концов Горох умудрялся продать эту вещь за непонятную им обоим цену.

В этом кругу руководителей, лабухов и администраторов всегда пахнет деньгами, вином и весельем. Кто-то уезжает, кто-то приезжает, кто-то не выполнил норму, кому-то недоплатили за концерт.

Эти лабухи не носят шикарных бабочек, но их руководители носят огромные животы и кожаные лапсердаки, поигрывая каратами на пальцах-сардельках. Они знают, как делать деньги, знают, что такое бессонница с молочным поросенком в животе.

Три кита, на которых держится искусство, — Голод, Талант, Случай.

В этой филармонии талантам не место. Случая не будет. А умереть с голода не дадут.

— Брось ты этот «Мойдодыр», — буркнул Горох, которого я знал еще с незапамятных времен. — Иди к нам в «Чертог дьявола» грузчиком, а хочешь, будешь Яше помогать. Яша, — повернулся он к Школьнику, — возьмем к себе моего друга?

Так я познакомился с Яковом Давыдовичем, который гут же чуть не втер мне какой-то допотопный метроном.

— Толя! — воскликнул Школьник. — Вы знаете, как я отношусь к вашим друзьям, но у меня нет с собой трех рублей, вот если б вчера, вчера для вас был открыт счет в моем сердце.

Узнав, что я не претендую на его место и не собираюсь у них работать, он одолжил Гороху двадцать шесть копеек.

— Имею вас спросить, — слегка дернул Яков Давидович меня за ухо, когда мы познакомились с ним поближе. — Зачем вам это нужно? Разве вам хочется вздрагивать по ночам и просить стакан воды у прокурора? Сходите посмотрите на городскую тюрьму, посидите на кладбищенской скамейке и подумайте над этим вопросом. Ответ для вас давно готов, готов ли ваш вопрос? Но хочу заметить, что даже я не могу сформулировать правильно вопрос на готовый ответ. Администратор — это что-то жалкое и величественное, божественное убожество для получения оплеух от зрителей, а иногда… — добавил он после паузы, — и от артистов…

Горох, который незаметно подошел к нам, весело рассмеялся.

— Толя, — отчаянно воскликнул Школьник, хватая его за руку. — Сколько меня били… Толя… вы меня знаете, кроме приглашения к прокурору на кофе, я ничего не боюсь, но и мне становится страшно, когда на одно место бывает продано восемьдесят билетов. Где мне найти такого человека, — скатилась слеза по розовой щеке Школьника, — который сумеет объяснить зрителям, что вы с этого ничего не имеете и что они не должны верить своим глазам! А после оплеух пожелать им приятного вечера. Не лезьте в эти дела, Евгеша, — грустно проговорил Яков Давыдович, — а впрочем, — тут же улыбнулся он своей озорной улыбкой, — вы же у Закулисного, тогда вам бояться нечего, он и администратор, и руководитель, он билеты сам получит, вам остается их только разбросать — и все. Но на этом бутерброде не будет масла, башли не разорвут в клочья ваши карманы, они прошелестят мимо.

— Как мимо? — поинтересовался я.

— Мимо — это когда отрезаешь кусок хлеба, открываешь холодильник, а он пуст, и масла не на что купить. Это простые вещи, их надо знать. Голодный желудок и здоровые нервы, хуже, когда наоборот. Толя, вы не знаете, но это между нами… Веня спит ночью только по два часа.

— Воровать надо меньше, — хмыкнул Горох. — Нашли чем удивить.

— Толя, — поморщился Яков Давыдович. — Вы интеллигентный грузчик, мне с вами приятно иметь дело, но зачем так про Веню? Он святой человек, он ни разу не ездил на гастроли в Сибирь! Все, что он сделал, — это похоронил концертные билеты в своем семейном склепе.

Когда Школьник начинал рассказывать об оплеухах, полученных от зрителей, его глаза сияли от восторга, но когда ему напоминали, что приходилось получать и от артистов, он делал скорбное лицо и восклицал:

— Мой Бенечка никогда бы не посмел поднять руку на старших.

О последней затрещине, которую он схлопотал от артистов «Чертога дьявола», мне поведал Горох. Им предстояло отлабать пять концертов в Россошанском районе. Школьник организовал зрелище и повез артистов на концерт.

— Что такое Куралесинская область? — простирает руки к небу Яков Давидович. — Это пять Швейцарии, а между ними можно рассовать все острова Океании. Это край, где жители ориентируются на местности, словно дикие утки, по инстинкту! Они не знают своих дорог, но вопреки всякой логике попадают туда, куда им нужно. Легче разобраться в извилинах мозга, чем в непроходимых дорогах Куралесинской области.

От райцентра Россошь до колхоза «Нива», где готовилось последнее выступление, было тридцать километров. Школьник с видом заботливого хозяина поглядывал на колхозные поля, которые бросались в окна автобуса спелой рожью, и радовался жизни.

— Куда? — спросил Иван, водила филармонии. — Прямо! — важно отозвался Школьник.

Дороги пересекались, расходились в стороны, но штурман держал нос по ветру. Прошел час. Колхоза нет…

— Куда? — спросил равнодушно Иван.

— Прямо!

Водила знал Школьника лет двадцать пять. Замкнутый, крепкий мужик, он прекрасно знал, что от судьбы все равно никуда не уйдешь, и поэтому на его лице не дрогнул ни один мускул, когда и еще через час колхоза «Нива» не оказалось на месте.

— Яков Давыдович, вы знаете, как мы вас уважаем,

— нервно зачесался ударник Вася. — Так постройте нам колхоз за тем бугром. Горох, — обратился он к Анатолию Юрьевичу, — это твой друг, мы ехали по прямой два часа, мы уже в другой области, почему ты не посоветовал ему свернуть вправо?