След молнии - Ребекка Роанхорс

Естественно, я проверяю, что там внутри. Те же серебряные украшения, та же говенная бирюза.

– Да ладно!

– Ой, – восклицает мальчик, делая вид, что забыл. Затем снова шарится за дверью и достает оттуда два одеяла. Одно, похоже, «Пендлтон»[12] – толстое и теплое, но яркий сине-зелено-желтый традиционный стреловидный узор достаточно банален. А вот второе… Я узнаю в нем ковер «Два Серых Холма»[13]. Как рассказывала мне нали[14], такие ковры – ужасная редкость и стоят очень дорого. Сейчас их почти уже не делают.

Я впечатлена.

– Это очень дорого.

Он пожимает плечами и начинает ковырять в зубах. Взгляд его блуждает по маленькому окровавленному мешочку. Но он не выглядит испуганным от того, что внутри. Скорее ему любопытно.

Я оставляю себе «Пендлтон», но возвращаю ему «Два Серых Холма».

– Скажи семье, что мы в расчете. Сделка состоялась.

Плата есть плата, и я не собираюсь проявлять мягкость. Но и не могу взять «Два Серых Холма», если голова их дочери лежит в мешке.

Я засовываю яркое одеяло под мышку, затем беру в одну руку сумку с драгоценностями, а в другую мешок с головой монстра и иду к своему грузовичку.

– Как вы думаете, здесь еще есть чудовища?

Голос мальчика за моей спиной немного хриплый – но больше от волнения, чем от страха.

– Не могу сказать, пока не расспрошу знахаря.

Я скорее чувствую, чем вижу, как он наклоняется над маленьким мешком.

– Не вздумай!

– Это она, да? – спрашивает он уже в полном волнении. – Атти?

Понятия не имею, как ее звали.

Я швыряю мешок с головой монстра в кузов, но одеяло и украшения бережно кладу на сиденье рядом с собой. Потом заглядываю в зеркало заднего вида. Освещенный одинокой лампочкой парнишка по-прежнему сидит на корточках возле мешка с головой Атти.

Я живу в небольшом трейлере с одной спальней, которым обзавелась несколько месяцев назад. Предыдущий владелец умер во сне прямо в нем, так что вряд ли теперь кто-то будет жить здесь, кроме меня. Но формально это можно назвать кражей, поскольку я за него не платила.

Трейлер я припарковала на заросшем кустарником участке земли примерно в часе езды к югу от Лукачикая – в так называемой Хрустальной Долине. Она находится в полумиле от старой заброшенной школы-интерната, подарившей долине свое прославленное имя, и прямо у входа в Нарбонский перевал, являющийся единственной дорогой через Чускские горы на ближайшие пятьдесят миль[15] в обе стороны. Сам перевал назван в честь злополучного вождя навахо по имени Нарбона, который в далеком 1849 году явился на переговоры о заключении мира с армией Соединенных Штатов и был застрелен из-за хромой лошади и плохого переводчика. Вот и пытайся после такого стать миротворцем…

По всей долине длиной в десять миль разбросано около двадцати пяти семей, и большинство из них ютятся у поворота на шоссе, который я проехала четыре мили назад. Это означает, что у меня нет близких соседей, но меня это вполне устраивает. Конечно, отсутствие людей поблизости чревато тем, что если я попаду в беду, то никто не станет меня спасать. Я довольно неплохо умею постоять за себя сама, но иногда даже самые крутые воины дине могут нуждаться в помощи. Спросите об этом Нарбону.

Вот почему я держу собак. Троица обычных для резервации дворняжек бегают вокруг дома маленьким стадом, но они довольно неплохо охраняют его от нежелательных посетителей – людей, животных и любых других. Первого щенка я завела, когда осознала, что Нейзгани больше не вернется. Вторая псина пришла ко мне сама и отказалась уходить, ну а третья оказалась последней выжившей из своего помета – прямо как я.

Они радостно приветствуют меня, когда я въезжаю в ворота на своем грузовичке и миную загон для скота. Никому, кроме меня, не позволено проезжать в эти ворота. Они знают это и неминуемо стали бы облаивать чужую машину. Но для них я своя, как и мой старенький «шеви» с грохочущим и гудящим двигателем, который я немножко доработала, чтобы можно было заправлять машину самогоном. Ведь бензин по теперешним временам – редкая роскошь. Знаком им и звук шин, особенно задней правой – там ослабла подвеска, и шина бьет теперь в знак протеста протектором о крыло. Я напоминаю себе, что уже давно следует заняться ремонтом – и чем раньше, тем лучше.

Оказавшись внутри, я захожу в душевую и стягиваю с себя окровавленную одежду. Она настолько залита кровью, что я раздумываю некоторое время, не выкинуть ли ее вообще, но в конце концов бросаю в раковину, вытаскиваю из слива пробку и выливаю немного драгоценной воды сверху, чтобы пропитать ею волокна. Я надеялась, что большая часть крови выйдет сама по себе – вместе с водой, но тщетно. С моим везением приходится чистить вещи вручную, чтобы добиться более-менее приемлемого вида. Одежда, которую можно купить на правительственном торговом пункте в Тсэ-Бонито, вполне крепкая, но там это в основном неокрашенная шерсть или чьи-то обноски по чудовищно грабительским ценам.

Я запускаю генератор и даю ему время нагреть то, что осталось в баке для воды. Знаю, что принимать душ, сидя на жестком водном пайке, довольно неосмотрительно, но что делать. В волосах кровь и сгустки чего-то еще более мерзкого, так что без горячей воды и юккового[16] мыла теперь никак не обойтись. Эта процедура оставит меня без воды до конца месяца, поскольку цистерна с водой приедет не раньше чем через две недели. Но оно того стоит. Я даже позволяю себе немного постоять в пару и не торопясь выковыриваю запекшуюся кровь из-под ногтей. К тому времени, когда я заканчиваю, кутикулы кажутся ободранными, а лицо раскраснелось и покалывает, когда я к нему прикасаюсь. Но теперь я точно чистая.

Я подумываю о том, чтобы немного вздремнуть, но решаю отложить это на потом. Не потому, что я не устала. Я полностью разбита, и тело все еще ноет от боли – особенно плечо, которое пытался сжевать монстр. Но если я хочу добраться до Таха пораньше, чтобы застать его до завтрака, то времени на сон у меня точно нет.