Школяр - Дмитрий Таланов

Это был Курт Норман, выпускник одной из школ Детской Службы, куда попадали в основном полные сироты. Их тут было много, держались они своей компанией, и Филь не очень хорошо знал Курта.

— Что послужило причиной смерти Первой империи? — спросил тем временем профессор у аудитории. — Должна она была умереть, как говорят? Это нравственный вопрос, это не вопрос к истории. Кто мне ответит в двух словах?

В зале подняли руку и профессор тут же тыкнул пальцем:

— Говори!

— Должна была, — послышался ответ Бенни Тендеки, пухлой розовощекой девчонки с кафедры отца Бруно, чей голос был знаком Филю по её перепалкам с соседками по комнате, расположенной через площадь от дормитория, где жил он с Яном. — Первая империя была создана сердарами, а сердары — безжалостное жестокое племя! Они любят только себя и ненавидят всех остальных. Им нет прощения за то, что они здесь натворили, когда строили Первую империю. Придя сюда девятьсот лет назад из Северной Европы, они поработили уйму людей и еще больше убили. Они насаждали свои законы огнем и мечом, и, хотя мы живем теперь лучше, чем те несчастные, которые в Старом Свете, сердаров это нисколько не извиняет!

«Гнали в шею по дороге прогресса», — вспомнил Филь слова Эши Фе, чей родной отец был сердаром.

— Всем, кто их не устраивал или кто с ними не соглашался, они рубили головы, — продолжала Бенни, — оставляя в живых только малых детей. А потом у людей лопнуло терпение и они подняли восстание, во главе которого встал юный Кретон I, и сердары трусливо бежали обратно в Старый Свет.

«А я не заметил в них трусости», — возразил было Филь, но прикусил язык. Сердаров в Империи ненавидели, и знакомство с ними не поощрялось. Однако именно отец Эши спас шкуру Филя прошлой весной, когда они с Ирением попали в лапы монахам Старого Света.

В одном Бенни права: теперь, когда Филь стал старше, разница между Новым и Старым Светом бросалась в глаза. И больше всего Филю нравилось, что толковые идеи со всех концов Старого Света — будь то из Поднебесной Империи, от арабов или из Европы — быстро находили сюда дорогу.

По кислому лицу профессора было видно, что ответ его не удовлетворил.

— Барышня, — обессилено проговорил он, — вы перепутали меня с отцом Бруно. Вы излагаете всем известные вещи с таким апломбом, будто открываете нам истину, но я-то просил взгляд со стороны морали… Эй, вы там! — вдруг рявкнул он и опять тыкнул пальцем в аудиторию. — Да, да, именно вы! Глаза большие, голубые, сросшиеся на переносице, я к вам обращаюсь! Девушка, вы сейчас окончательно уснете и падете в объятия сидящей рядом с вами такой же сомнамбулы… Что вы рыдаете, я цитировал вашу соседку! Не надо на меня рыдать, рыдайте на неё, это она не умеет выражать свои мысли!

За спиной Филя поднялся шум, который быстро утих, и только жалобные всхлипывания какой-то впечатлительной особы продолжались еще некоторое время. Курт, стоявший у окна, заметно напугался горячностью профессора. Он опустил голову, сверля взглядом пол под ногами. Все остальные замерли, не отводя глаз от Патиосоца; когда он выходил из себя, могло случиться что угодно, и лучше было сидеть тихо.

— Голдарн, трижды голдарн! — прорычал профессор новосветский аналог «тупого варвара», глядя на притихших учеников. На его лбу выступила испарина. — Непроходимые тупицы, где вас только понабрали! Я прошу еще р-раз…

— Профессор Роланд, — прозвучал в аудитории голос, — разрешите мне ответить?

Филь вывернул голову и увидел Мету, стоящую в ожидании разрешения. Все уставились на неё в изумлении: она ступала на тонкий лед. Если её ответ не устроит профессора, он может отлучить её от своих уроков, а это означало дорогу домой. С начала осени Патиосоц уже отправил туда двух учеников.

Разошедшиеся тучи в душе Филя снова закрыли собой небосклон: едва он подумал, что Мета может уехать, его сердце сжалось, как уши на морозе. В аудитории настала мертвая тишина.

— Слушаю! — пролаял Патиосоц.

— Создатели Первой империи, сердары, по их собственному заверению, не знают, откуда они родом, где их корни и родная земля, — проговорила Мета, заметно нервничая. — Отсутствие рода и племени подразумевает крайне шаткие моральные устои. Первая империя неизбежно должна была в какой-то момент зашататься, и её достаточно было подтолкнуть, чтобы она развалилась.

Профессор всплеснул руками:

— Браво! Браво еще раз, вы блестяще ответили, спасибо, дорогая! Вы вернули мне веру в человечество! Разрешаю вам со следующего занятия приступать к праву, можете больше не писать сочинения, ваши формулировки достаточно точны. Я сегодня подберу вам тему для изучения, напомните мне сразу после ужина!

Душа Филя наполнилась блаженством. Порозовев, Мета опустилась на скамью, довольная собой, ведь право было её главной дисциплиной.

Едва закончилась лекция, Филь с Яном влились в толпу, несущуюся на обед. Бежать им не хотелось, и они сбавили шаг.

— Наш профессор — просто алмаз невиданной огранки! — присоединясь к ним, выдохнула Анна. — Чем дольше здесь живу, тем больше убеждаюсь.

— Верно, он полоумный, — заявил Ян. — Мораль и право, кто бы подумал, что эти тривиальные вещи способны довести до такого. Теперь я их боюсь. Всерьез рассматриваю возможность выкрасть из библиотеки все книги по ним и сжечь их в лесу, пока в Алексе только один умалишенный.

— А я его боюсь, — сказала Мета. — Вот увидите, с таким подходом он угодит когда-нибудь в большую неприятность.

— Мы должны подыскать ему успокоительное, — предложил Филь.

Мета возразила:

— Замечательная идея, только я не могу давать блестящие ответы каждый раз, когда он выходит из себя.

— Нет, — засмеялся Филь, — я подумал про зелье! У Схизматика полно всяких, надо порыться, когда полезем за… той книгой. Да, Ян, скажи в двух словах, а о чем там?

Филь не мог произнести «пыточные записи», больно свеж был в его памяти день, когда он сам чуть не угодил под пытки на пару с Ирением.

— Потом, а то сейчас испорчу тебе аппетит, — сказал Ян, открывая дверь в трапезную, откуда тянуло густым духом свежеиспеченных пирогов.

После обеда они как обычно побежали, торопясь к началу занятий по естествознанию, до которых оставалось мало времени, разбрызгивая во все стороны подтаявший на солнце снежок. Профессор Лонерган был уже в лаборатории и копался в большом ящике, стоявшем на подоконнике, подкручивая в нем что-то.

Вторая по размеру после Первой Медицинской, лаборатория была набита разнообразными устройствами. Те, которые поменьше, были собраны в шкафах, покрупнее — на широком столе. Вокруг стола, вразнобой, стояли старые табуреты, такие же, что в остальных лабораториях. У окна, в свободном углу, приютилось кресло, в котором часто восседал профессор во время занятий.

— Хозек, — сказал он, завидев двух друзей, — я до сих пор не получил от вас работу по перспективе. Даю еще неделю, после чего ставлю «ноль».