Адольфус Типс и её невероятная история - Майкл Морпурго

На улице всё льёт. Я пишу, а по стёклам хлещет, и весь дом скрипит и вздрагивает, как будто вот сейчас поднимется в воздух и улетит за море. Слышно, как в хлеву мычат коровы, им страшно. Типс от страха совсем обалдела и ищет, где спрятаться. Она всё время мешает мне писать, пытается засунуть голову поглубже мне под мышку. А вот я не боюсь, мне бури нравятся. Обожаю, когда море грохочет и бросается на берег, а ветер дует так сильно, что дух захватывает.

Миссис Блумфелд сегодня утром сказала такое, от чего у меня тоже дух захватило. Эта Дейзи Симмонс, младшая сестра Неда, всё время задаёт вопросы, когда не надо, и сегодня она подняла руку и спросила миссис Блумфелд, есть ли у неё детки, – вот так вот запросто! А миссис Блумфелд как будто и ничего. Она подумала немного, а потом сказала, что у неё никогда не будет своих детей, потому что они ей не нужны: ведь есть все мы. Мы теперь стали её семьёй. А ещё у неё есть кошки, которых она очень любит. Я и не знала про её кошек. Я смотрела на миссис Блумфелд, когда она это говорила, и было сразу видно, что она их и вправду любит. Я так в ней ошибалась. Она любит кошек – значит, наверняка хороший человек. Сейчас я лягу спать и не буду думать про то, как папа лежит в пустыне. Лучше представлю, как миссис Блумфелд сидит дома вместе со своими кошками.

Только что я подошла закрыть окно и увидела, что через двор пролетела сова-сипуха, белая и бесшумная в темноте. Только появилась и уже исчезла. Сова-призрак. А теперь она верещит. Они верещат, а не угугукают. Это слово очень смешно выглядит, когда пишешь, но совам же не нужно его писать, правда? Они просто ухают или угугукают.

Суббота, 13 ноября 1943 г.

Сегодня был день, который изменил всю мою жизнь, навсегда.

Дедушка оказался прав, когда говорил: что-то готовится. И действительно большое дело, очень большое – я всё время щиплю себя, но всё равно не верится, что это правда, что это возьмёт и случится. Вчера был такой же день, как всегда. Дождь. Школа. Деление в столбик. Контрольная по правописанию. Барри, ковыряющий в носу. Барри, улыбающийся мне через весь класс своими большими круглыми глазами. Вот бы он уже перестал мне так улыбаться. Он всегда такой улыбчивый.

А сегодня вдруг оно случилось. Я весь день помнила, что вечером в церкви будет какое-то собрание, и туда должен пойти кто-нибудь от каждого дома, и это важно. Я узнала ещё до школы, когда мама с дедушкой спорили за завтраком. Дедушка вёл себя как ворчливый старикашка. Он стал такой раздражительный в последнее время. (Мама говорит, это из-за ревматизма – в сырую погоду сильней болит.) А дедушка всё ворчал, что у него и так полно работы на ферме и незачем ему тратить время на какие-то собрания и прочую ерунду. И к тому же, сказал он, женщинам лучше даются разговоры, потому что они больше разговорами занимаются. Конечно, от этого мама совсем рассердилась, и они крепко повздорили. В конце концов мама сдалась и сказала, что пойдёт, и попросила меня сходить с ней за компанию. Я не хотела, но теперь рада, что пошла, очень-преочень рада.

Церковь была битком набита. К тому времени, как мы пришли, сесть уже было негде. Потом какой-то важный чиновник, лорд Как-его-там, встал и начал говорить. Я сначала не обращала особого внимания, потому что у него был такой занудный и напыщенный (нравится мне это слово) голос – я чуть не заснула. Но тут я почувствовала, что вокруг наступила странная тишина и неподвижность. Как будто все вдруг перестали дышать. Все слушали, и я тоже стала слушать. Не могу вспомнить точные слова, но, кажется, что-то в таком роде.

– Я знаю, мы просим очень много, – говорил важный чин, – но уверяю вас, мы не стали бы просить о таком, если бы не нужда, если бы это не было совершенно необходимо. Им понадобится побережье в Слэптон Сэндс и вся территория за ним, в том числе эта деревня. Это нужно, потому что им требуется тренироваться перед готовящейся высадкой во Франции. Это всё, что я могу вам сказать. Остальное – высшая военная тайна. Не имеет смысла расспрашивать меня об этом, потому что мне известно не больше, чем вам. Мне известно только, что у вас есть семь недель, начиная с сего дня, чтобы выехать со всем имуществом, и это не просто слова. Вам придётся забрать с собой всё: мебель, еду, уголь, весь свой скот, машины, горючее, а также все корма и урожай, которые можно увезти. Ничего ценного для вас не должно остаться здесь. По прошествии семи недель никому не позволят вернуться – абсолютно никому. Здесь всё обнесут забором из колючей проволоки и расставят охрану, чтобы не пропускать вас. Кроме того, здесь станет опасно. Тут будет идти настоящая стрельба: настоящие снаряды, настоящие пули. Я понимаю, это тяжело, но не думайте, что так обстоят дела только в Слэптоне, что вы единственные. Торкросс, Ист-Аллингтон, Стокенхэм, Шерфорд, Чиллингтон, Стрит, Блэкоутон – трём тысячам людей придётся переехать. Это семьсот пятьдесят семей, и тридцать тысяч акров земли нужно освободить за семь недель.

Кто-то попытался встать и задать вопрос, но без толку. Лорд от них просто отмахнулся.

– Говорю вам, бесполезно меня спрашивать почему и зачем. Всё, что мне известно, я вам уже рассказал. Это нужно для военной операции, для учений – вот всё, что вам нужно знать.

– Да, но как надолго? – спросил викарий из задних рядов.

– Примерно шесть-девять месяцев, возможно дольше. Мы не знаем наверняка. И не беспокойтесь. Мы позаботимся, чтобы у каждого было место для жизни, и, разумеется, каждому, всем фермерам и предпринимателям, выплатят соответствующую компенсацию за любые убытки или ущерб. И следует честно предупредить: ущерб будет, и значительный.

Можно было услышать, как комар пролетает. Я ожидала кучу протестов и вопросов, но все, похоже, онемели. Я взглянула на маму. Она смотрела прямо перед собой, приоткрыв рот, очень бледная. Всю дорогу домой в темноте я донимала её вопросами, но она не сказала ни слова, пока мы не подошли к ферме.

– Это убьёт его, – прошептала она. – Твоего дедушку. Это его убьёт.

Едва войдя в дом, она сразу всё выложила. Дедушка сидел в своём кресле, грея ноги у печки, как обычно.

– Нам придётся уехать, – выдавила мама и рассказала ему всё.

Дедушка помолчал секунду-другую, потом просто заявил:

– Им сначала придётся вытащить меня отсюда. Я родился здесь и умру здесь. Я никуда не поеду, ни ради этих чёртовых янки, ни ради кого.

Мама и сейчас с ним внизу, пытается его уговорить. Но он не станет ничего слушать – я знаю, не станет. Дедушка не так чтоб много говорит, но если уж что скажет, то так и сделает. Он своё слово держит. Типс запрыгнула на мою кровать и затоптала весь мой дневник грязными лапами! Повезло ей, что я так сильно её люблю.

Вторник, 16 ноября 1943 г.