Адольфус Типс и её невероятная история - Майкл Морпурго

Дедушка по-прежнему всем говорит, что не собирается уезжать и никому не даст себя выдворить. Многие пробовали его уговорить: викарий, доктор Моррисон, даже майор Таккер приезжал к нам из усадьбы. Но дедушку не сдвинуть. Он просто живёт, как будто ничего не происходит. Половина деревни уже уехала, даже наш сосед, фермер Джент. Я видела, как вчера от него увозили последнюю технику. Всей его скотины уже нету, на прошлой неделе её отвезли на рынок. Его дом на ферме стоит пустой. Обычно из своего окна я вижу там свет, один или два огонька, но больше его не видно. Теперь там темно, черным-черно. Как будто дом тоже уехал.

Мы видим, что каждый день в деревню приезжает всё больше и больше американских солдат и грузовиков. Дедушка всего этого словно не замечает. Барри сейчас пошёл с ним доить коров. Я недавно видела, как они уходят вместе, топают по двору в высоких резиновых сапогах. Барри выглядел так, будто занимается этим всю свою жизнь, как будто уже давно здесь живёт, как будто он дедушкин внук. Честно говоря, я немного ревную. Нет, это не совсем правда. Я очень сильно ревную. Мне часто казалось, что дедушка хотел бы, чтобы я родилась мальчиком. Теперь я в этом уверена.

Четверг, 16 декабря 1943 г.

Когда завтра закончится школьный день, то закончится и триместр, и это на четыре дня раньше, чем мы ожидали. У нас четыре лишних дня каникул. Урра! Йо-хо-хо! Это потому что нужно вывезти все парты, доски, книжные шкафы – всё-всё, до последнего кусочка мела. Миссис Блумфелд сказала, что американские солдаты завтра придут и помогут нам выезжать. После Рождества мы пойдём в школу в Кингсбридже. Нас будут возить на автобусе, потому что пешком ходить слишком далеко. А сегодня миссис Блумфелд сказала, что так и останется нашей учительницей там. Мы все захлопали, и завопили, и радовались по-настоящему. Она самая лучшая учительница в моей жизни, только иногда я всё равно не совсем её понимаю из-за того, как она произносит слова. Оказывается, она из Голландии, и поэтому у нас на стене висят всякие картинки с Амстердамом. У них там каналы вместо улиц. Она повесила две большие картины, обе нарисовали голландцы: на одной старушка в шляпе, и художника зовут Рембрандт (смешное слово, но так оно и пишется), а на второй разноцветные корабли на берегу, их кто-то другой написал. Никак не могу запомнить его имя – вроде Ван-что-то-там. Я смотрела на эту картину сегодня, когда мы разучивали рождественские песни. Мы пели «Я видел три корабля», и вот они здесь, на стене, эти корабли. Забавно вышло. Я на самом деле не очень понимаю эту песню. Вот приплыли три корабля, но при чём тут рождение Иисуса? Зато мелодия мне нравится. Я её сейчас напеваю, пока пишу.

Мы все считаем, что миссис Блумфелд очень храбрая, раз вот так вот продолжает нас учить после того, как её муж утонул. Теперь все в деревне её любят. Она всюду ездит на велосипеде в своей синей косынке, звонит в звонок и машет нам, как увидит. Надеюсь, она не помнит, как мерзко я себя с ней вела, когда она только пришла к нам в школу. Наверное, не помнит, потому что выбрала меня солировать в концерте рождественских песен, в первом куплете «Средь зимы суровой». Я всё время тренируюсь петь: по пути домой, в полях, в ванной. Барри говорит, у меня здоровско получается, что очень мило с его стороны. И он больше совсем не ковыряется в носу и не улыбается мне всё время. Может, он понял, что не обязательно мне улыбаться – что он и так мне нравится. В ванной моё пение звучит совсем хорошо, что верно, то верно. Но я же не смогу взять ванну в церковь, так ведь?

Суббота, 18 декабря 1943 г.

Обожаю рождественские песни, особенно «Средь зимы суровой». Жалко, что мы поём их только под Рождество. Сегодня днём в церкви мы выступали с концертом, и мне надо было петь свой куплет перед всеми. Я чуть-чуть неточно взяла одну или две ноты, но это потому, что меня всю затрясло прямо перед тем, как петь. Барри сказал, что звучало всё отлично, но я поняла, это он только чтобы меня порадовать. И мне помогло, но потом я как-то задумалась. Штука в том, что Барри умеет петь лишь на одной ноте. Как тогда он смог понять, хорошо я спела или нет?

Осталось всего две недели до того, как всем надо уехать. Барри всё спрашивает меня, что будет с дедушкой, если он не согласится, – боится, что его заберут в тюрьму. Это потому, что вчера к нам приходили военные и полицейские и говорили дедушке, что он должен упаковать вещи и выехать, иначе у него будут большие неприятности. Дедушка их выпроводил и высказал всё, что про них думает, но они пообещали вернуться. Лучше бы Барри перестал меня спрашивать, что случится, потому что откуда мне знать? Никто этого не знает. Может быть, дедушку посадят в тюрьму. Может, нас всех посадят в тюрьму. Мне становится очень страшно каждый раз, как я про это подумаю, так что лучше постараюсь не думать. А если всё-таки стану, то надо просто начать волноваться о чём-нибудь другом.

Сегодня вечером мы с Барри сидели наверху на лестнице в ночных рубашках и слушали, как мама с дедушкой опять спорят обо всём этом внизу на кухне. Дедушка говорил так сердито, как я никогда от него не слышала. Он сказал, что лучше застрелится, чем уедет с фермы. И дальше стал говорить, что вообще не одобряет эту войну и никогда не одобрял, что он всю предыдущую войну провёл в окопах и страху натерпелся на всю жизнь и с него хватит.

– Если бы только люди знали, как всё это было на самом деле, – сказал дедушка, и мне показалось, что он сейчас заплачет от злости. – Если бы они знали, если бы видели то, что видел я, то никогда больше не послали бы молодых ребят воевать. Никогда!

Он просто хотел, чтобы его оставили в покое, а он бы спокойно занялся фермой.

Мама снова и снова пыталась его переубедить, объяснить, что все в деревне уезжают, а не только мы, что никто не хочет уезжать, но это нужно, чтобы американцы смогли натренироваться в высадке десанта, поехали во Францию и быстро закончили войну. Тогда мы все скоро вернёмся домой, и папа опять будет с нами, а с войной уже будет покончено. Это ведь ненадолго, говорила мама, они же обещали. Но дедушка не желал ей верить и им тоже. Он сказал, янки говорят это нарочно, чтоб его выгнать.

В конце концов он выскочил из дома, хлопнув дверью, и оставил маму одну. Мы услышали, что она плачет, и спустились. Барри налил ей чаю, а я держала её за руки и говорила, что всё будет хорошо, что я уверена: дедушка уступит и всё-таки уедет. Но я только так говорила. Он не уедет, по своей воле уж точно, ни за что на свете. Им придётся его вытаскивать, и, как мама говорит, когда они это сделают, у него сердце разорвётся.

Четверг, 23 декабря 1943 г.

Письмо от папы для всех нас с пожеланиями счастливого Рождества. Он пишет, что сейчас в Италии, и там только дождь и грязь, и когда забираешься на один холм, впереди тебя всегда ещё один, но, по крайней мере, с каждым холмом приближаешься к дому. Мы читали письмо за завтраком и только закончили, как в дверь постучали. Оказалось, это миссис Блумфелд. Она сказала, что принесла нам рождественскую открытку. Мама пригласила её зайти. Миссис Блумфелд была вся красная и еле дышала от своего велосипеда. Было так странно видеть её у нас дома. Она была совсем не похожа на нашу учительницу, а больше на тётушку, которая зашла в гости. Как только она уселась, Типс сразу запрыгнула к ней на колени. Миссис Блумфелд пила чай и говорила, какая Типс чудная кошка, даже когда та запускала когти ей в колени.