Закваска - Робин Слоун

— Достаточно.

Он взял ложку, быстро сполоснул ее под краном и аккуратно положил возле чашки с длинной ручкой.

— Это все я оставляю тебе.

Он накрыл горшок крышкой с нежностью отца, который подтыкает ребенку одеяло.

Мне стало интересно, что еще хранится у него в сундуке.

— А что с супом? Его я тоже смогу готовить?

Беорег смутился.

— Это посложнее, но я могу написать тебе рецепт. Вот.

Он взял ручку, прицепленную к холодильнику, и написал на обороте меню свою почту — все тем же темным уверенным шрифтом.

— Напиши мне.

Они торопливо вышли из моей квартиры и сели в такси, продолжая махать мне и после того, как дверца с шумом захлопнулась. Машина унеслась в ночь, поскрипывая шинами, увозя их в аэропорт, на автовокзал, а может, и к какому-нибудь далекому затерянному причалу, где их ждала лодка.

А в квартире все играла музыка, нежная и грустная.

Давайте я проясню свои отношения с готовкой.

Когда я была маленькой, в моей семье не готовили ничего особенного. Я помню гамбургеры из «Макдоналдса» и жареную полуфабрикатную курицу, меню у Дэнни (мы знали его наизусть, вдоль и поперек), ведерки попкорна в кино и такие же ведерки попкорна на ужин.

У нас не было ни семейных рецептов, ни гастрономических традиций, ни секретов, передающихся из поколения в поколение. В истории нашей семьи было много драм и переездов, наша ветвь прерывалась не раз и не два, как в жутких описаниях криминальной хроники: перелом руки в шести местах. Когда моя семья наконец собралась вновь, еда осталась за бортом.

Но было одно исключение: бабушка Лоис, в честь которой меня и назвали. Как и моя мама, она не снисходила до готовки, но периодически пекла хлеб. И не просто хлеб, а хлеб по рецепту из чикагской тюрьмы! Это была жутко жесткая и плотная буханка, очень сытная. Бабушка научилась ее печь, когда работала в пекарне, обслуживавшей исправительную колонию в Иллинойсе. У нас в семье была такая шутка: взять буханку, положить ее в коробку и красиво упаковать, чтобы было похоже на хорошенький свитер или игровую приставку — жестокий рождественский сюрприз. Сама бабушка Лоис, по-видимому, искренне любила тюремный хлеб — она обычно отрезала себе тонкие ломтики и поджаривала, а все остальные налегали на хлеб из ближайшей булочной.

В школьной столовой давали бизнес-ланчи, одно из блюд на выбор менялось каждый день, но я, конечно, никогда его не брала. Я предпочитала картошку фри, и снова картошку, и снова, и снова. Она так божественно хрустела, фастфудная картошка ей и в подметки не годилась! Я ела ее с солью, ломтик за ломтиком. Это была больше, чем еда, это была социальная валюта — она была нужна для свиданий и примирений. Четыре года я ела исключительно картошку фри. Организм подростка — настоящее чудо! Как ему удавалось извлечь из горелого крахмала достаточное количество витаминов и минералов, чтобы я нормально функционировала, да еще и росла — причем доросла до шести футов! — да еще отрастила грудь и попу? Я питалась чудовищно, теперь я это понимаю и преклоняюсь перед своим организмом.

В колледже я не сразу осознала, что этот период закончился. Летом перед поступлением книга, рекомендованная всем будущим первокурсникам, обратила меня в вегетарианство, а это означало, что я больше никогда не чувствовала себя сытой. Вооружившись распечаткой со своим меню на каждый день, я поглощала невероятное количество еды, примерно равное девяти нормальным приемам пищи, сплошь нечто коричневое и хрустящее. Возможно, вы думаете, что вегетарианцы едят овощи. Я вас разочарую: на моем подносе никогда не появлялось ни листочка зелени.

Я, раб компьютерных наук, сидела у себя и продиралась сквозь подборки задач, поглощая пиццу и нечто под названием «Спартанские палочки» — название было как-то связано с символом школы, но сейчас мне кажется, что спартанскими они были совсем не поэтому. «Спартанские палочки» представляли собой ту же пиццу, но без томатного соуса, отсутствие которого компенсировалось избытком и даже переизбытком сыра и острым гранулированным чесноком, оставлявшим ощущение злого химического ожога.

Так прошло еще четыре года. К концу этого периода я напоминала пухлую карикатуру на саму себя. На старших курсах я наконец осознала, что что-то идет не так: подростковые механизмы перестали работать, и мое несчастное тело, измученное нечеловеческим режимом питания, отращивало себе новые части из соли и кукурузного сиропа. Я попыталась заняться своим питанием, но мой подход был странным и заведомо провальным. Я перестала заказывать пиццу и стала закупать хумус огромными банками и килограммами есть молодую морковь.

Потом, уже в Саутфилде, мне каким-то образом удалось все наладить. До того, как стать едоком номер один, я была завсегдатаем салат-бара «Хоул Фудс». В моих салатах обычно преобладали крутоны.

В Сан-Франциско я переключилась на Суспензию, и теперь мой холодильник выглядел кадром из научно-фантастического кино: ровные ряды глянцевых пакетов, пополняемые каждые две недели.

В общем, это я к чему: я ни разу в жизни не пекла хлеб.

Я взбиралась на холм за больницей, чтобы попасть на собрание Клуба Лоис.

Бывают вообще клубы у носителей других имен? У Рейчел точно нет. Может, у Персефон есть? Короче, у нас, у Лоис, есть свой клуб. Серьезно! У него несколько филиалов по всей стране.

Моя бабушка Лоис Ламотт была членом самого первого Клуба Лоис, в Милуоки. Потом она переехала в Детройт, поближе к дочери и внучке-тезке, там встретила в очереди в магазине еще одну Лоис, и вместе они основали детройтское отделение клуба. Они даже поместили объявление в газете! Я посетила одну из первых встреч клуба, и у меня до сих пор хранится отсканированная фотография: шесть седовласых женщин по имени Лоис склонились над запеленутым, как буррито, младенцем — тоже по имени Лоис. На лицах женщин застыло умиление, а вот буррито рыдает.

Единственное мое настоящее воспоминание о Клубе Лоис относится ко времени, когда мне было лет семь или восемь. Я помню сухой цветочный запах дома у чьей-то бабушки и дикий хохот — по крайней мере, на мой тогдашний взгляд: я была стеснительным ребенком. Я ретировалась в соседнюю комнату и стала играть в приставку. Еще одна Лоис — в упор не помню какая — увязалась за мной и минут десять стояла у меня за спиной и молча глядела в мерцающий экран.

Бабушка умерла, когда мне было десять, и все мои подростковые годы мама периодически ненавязчиво интересовалась, не думала ли я сходить на встречу клуба. Я не думала. Без бабушки Лоис это было просто немыслимо. Да и, по правде говоря, я не знаю, долго ли просуществовало детройтское отделение после ее смерти.

Поэтому, приехав в Калифорнию, я не то чтобы тут же кинулась искать Клуб Лоис. Это не было ни первой моей мыслью, ни второй, ни триста двадцать пятой. Это мама прислала мне ссылку. «Я тут на днях вспомнила про бабушкин клуб, — писала она, — и смотри, что нашла!» Это была ссылка на сайт клуба, где сообщалось о существовании филиала в СанФранциско…