Дом Якобяна - Аля Аль-Асуани

— Бросьте ваши штучки… Они на меня не действуют! — еще сильнее рассердился он. И собрался было вернуться в ресторан, однако Абсхарон, который ждал этого шага, бросился в сторону бея, при этом зашатался и чуть не упал. Резким движением он выдернул из своего кармана еще одну пачку в тысячу фунтов и положил ее в карман бея, который, хотя и был рассержен, не оказал серьезного сопротивления и легко позволил это сделать. В этот момент Абсхарон разыграл очередную сцену: несколько раз поцеловал бею руку и закончил свою мольбу особым жестом, который приберег на случай крайней необходимости. Он отклонился назад, двумя руками приподнял грязную изношенную галабею, обнажил свою отрезанную ногу, привязанную к протезу уныло-темного цвета, и закричал прерывисто-сиплым голосом, давя на жалость: «Господин бей, Бог не оставит вас и ваших детей… Я инвалид, бей… У меня нет ноги… Я болен, а все сидят на моей шее… Маляку надо кормить четверых детей и жену… Если ты любишь Иисуса, ты не позволишь мне уйти в таком состоянии». Этого бей выдержать не смог. Через некоторое время все трое сели подписывать договор: Фикри Абдель Шахид, рассерженный тем, что его «шантажировали чувствами», как он сам потом выразился, рассказывая обо всем подруге, Маляк, который уже думал о том, что в первую очередь необходимо сделать в железной комнате на крыше, и Абсхарон, на лице которого застыла последняя из жалобных гримас — он добился своего, но на пределе собственных возможностей. В душе же он был счастлив, что получил комнату по договору и при этом, мастерски изворачиваясь, смог спасти кулек в тысячу фунтов, приятным теплом отозвавшийся в левом кармане его галабеи…

* * *

Сердце города оставалось — по крайней мере, лет сто — общественно-торговым центром Каира. Там находились крупнейшие банки, иностранные компании, офисы известных врачей и адвокатов, кинотеатры, шикарные рестораны. Старая египетская элита построила район по образцу европейских кварталов. В любой столице Европы в то время были похожие улицы… Тот же архитектурный стиль и налет благородной старины. Истинно европейский характер центр города сохранял до начала шестидесятых. Пережившие смену эпох должны помнить его изысканность… Там не подобало прогуливаться в галабеях простому народу. Людей в народной одежде не пускали ни в такие элитные рестораны, как «Джорджи», «A Л’Америкэн» или «аль-Онеон», ни в центральные кинотеатры — «Метро», «Сан Джеймс», «Радио», ни в другие общественные места. Мужчинам следовало приходить сюда в костюме и при галстуке, а женщинам — в вечернем платье. Все магазины были закрыты по воскресеньям и в дни католического Рождества и Нового года. Центр украшали по образцу западных столиц: стеклянные витрины искрились поздравлениями на французском и английском, в них стояли елочки и игрушечные Санта Клаусы. Бары и рестораны были полны иностранных аристократов, которые отмечали праздник выпивкой, песнями и танцами. В центре было полно маленьких баров, где в обед или выходной можно было пропустить несколько стаканчиков и закусить по приемлемым ценам. В тридцатые и сороковые годы некоторые бары вдобавок к напиткам предлагали развлечения — греческого либо итальянского певца, ансамбль еврейских танцовщиц. До конца шестидесятых на одной только улице Сулейман-паши было около десятка небольших баров. Но пришли семидесятые, и центр постепенно стал терять свое назначение, сердце города перемещалось вслед за новой элитой в районы аль-Мухандисин и Наср. Египетское общество размыло бурной волной религиозного возрождения, и пить вино стало зазорным. Сменяющиеся египетские правительства поддались давлению исламистов (а иногда и «превосходили» в своей политике оппозиционные исламские течения). Они ограничили продажу вин гостиницами и крупными ресторанами, прекратили выдавать лицензии новым барам, а в случае смерти хозяина заведения (в основном ими были иностранцы) правительство отзывало лицензию и требовало от наследников сменить вид деятельности… Кроме того, время от времени полицейские наведывались в бары, обыскивали посетителей, требовали предъявить паспорта, а тех, у кого их не было, забирали в отделение до установления личности… К началу восьмидесятых осталось лишь несколько разбросанных по всему центру небольших заведений, владельцам которых удалось пережить религиозный подъем и притеснения со стороны правительства двумя способами: либо затаившись, либо дав взятку… Ни один бар в Центре не заявлял громко о своем существовании, само слово «бар» на вывесках заменили словами «ресторан» или «кафе». Владельцы баров и винных лавок вставляли в окна своих заведений темные стекла, за которыми не видно было происходящего внутри, или заклеивали витрины бумагой, наполняли их другими товарами, не имеющими ничего общего с их деятельностью. Посетителям не разрешалось распивать напитки на тротуаре перед баром или даже напротив распахнутого на улицу окна. После того, как некоторые винные лавки подожгла примкнувшая к исламистам молодежь, в заведениях были приняты чрезвычайные меры безопасности. Несмотря на все это, владельцев немногих оставшихся баров обязали регулярно платить крупные взятки офицерам безопасности и городским чиновникам, чтобы те были лояльны. Доходов с продажи местного дешевого вина на взятки не хватало, и это заставило владельцев заведений искать другой способ извлечения прибыли. Одни стали закрывать глаза на разврат, нанимая официантками проституток (как в баре «Cairo» на ат-Тауфикия, «Mido» и «Pussy cat» на Имад ад-Дин). Другие в погоне за прибылью вместо того, чтобы закупать алкогольные напитки, стали производить их в подпольных цехах. Так поступали в «Хальгян» на улице аль-Антикхана и в «Джамайке» на улице Шериф. Потребление паленого алкоголя стало причиной трагедий. Самый нашумевший несчастный случай произошел с молодым художником: выпив поддельного бренди в баре «Хальгян», он потерял зрение, и прокуратура постановила закрыть заведение. Однако хозяин бара известным путем смог открыть его заново… Таким образом, несколько оставшихся в центре города баров из недорогих и приличных мест превратились в темные душные ульи, посещаемые в основном всяким сбродом… Из этого ряда выделялись только бар «Maxime» в переулке между улицами Каср ан-Нил и Сулейман-паши и бар «Chez nous» в подвале дома Якобяна.

* * *

«Chez nous» — в переводе с французского значит «в нашем доме». Местечко расположено чуть ниже уровня улицы. Плотные шторы на окнах даже днем не пропускают в помещение яркий свет. Большой бар — слева. Столики темного дерева расставлены в укромных нишах. Старые фонари в венском стиле, высеченные из бронзы или вырезанные из дерева барельефы на стенах, латинские буквы на картонных подставках, большие кружки пива — все это создает атмосферу английского паба. Когда летом не спеша входишь в бар «Chez nous», оставив позади шум, жару и давку улицы Сулейман-паши, и садишься, чтобы спокойно выпить холодного пива в прохладе приятного полумрака, кажется, что здесь ты надежно спрятался от повседневности. Камерность — отличительное свойство бара «Chez nous», прославившегося как место встреч сексуальных меньшинств (именно так он значится во многих туристических справочниках)… Его владельца Азиза за белую кожу, светлые волосы и голубые глаза прозвали Англичанином. Он сам нетрадиционной ориентации. Поговаривают, что Азиз дружил со старым греком-христианином, которому принадлежал ресторан, и так ему понравился, что перед смертью тот отписал ему заведение. Ходят также слухи, будто он устраивает бесстыдные вечеринки, на которых предлагает мальчиков арабским туристам, и что такой разврат приносит баснословную прибыль, из которой он платит взятки, гарантирующие ему безопасность от силовых структур. У хозяина заведения сильный характер и редкое чувство такта, при его покровительстве многие геи завязывали отношения, освобождаясь от общественных рамок, мешающих им заявить о своих наклонностях. В курильнях гашиша и игровых клубах встречались посетители разного возраста, из разных социальных слоев. Среди них были рабочие и интеллигенция, молодежь и пожилые — всех объединяла только нетрадиционная ориентация. Геи, подобно преступникам, карманникам и другим криминальным сообществам, выработали свой язык, позволяющий незаметно для чужого глаза отличать друг друга в толпе. Пассивного гея они называли «кудияна». Ему давали женское имя, под которым он был известен в своих кругах: Суад, Инжи, Фатма… Активного гея звали «пшеница». Если он был необразованным простолюдином, говорили «грубая пшеница». Отношения назывались «связью». Знакомясь друг с другом, они вели тайный диалог посредством жестов. Если один, пожимая руку другому, щекотал запястье, это означало, что он его хотел. Если кто-то соединял пальцы рук и поигрывал ими во время разговора, то таким образом он приглашал собеседника продолжить «связь». Если показывали пальцем на сердце, имели в виду, что партнер завладел им. Вот так… В какой-то степени Азиз Англичанин заботится об удобстве посетителей «Chez nous», но в то же время не разрешает им переговариваться условными знаками. С наступлением ночи количество выпитого спиртного растет, голоса становятся громче, посетители резче перебивают друг друга, словно одержимые желанием высказаться. Такая атмосфера бывает во всех барах. Но завсегдатаи «Chez nous», опьяненные спиртным и похотью, обмениваются еще комплиментами и грязными шутками. Кто-то может коснуться партнера пальцами и поводить ими по его телу. Англичанин тут же вмешивается и восстанавливает порядок всеми способами — от вежливого шепота до угрозы выгнать хулигана из бара. Часто Англичанин волнуется, краснеет, и он набрасывается на потерявшего над собой контроль гея: